Шапкин поправил закрученные к самому носу усы и отошел от окна…
8
Наступила весна. Полки Конной армии готовились к походу на Дон. День и ночь работали кузницы. В швальнях и полковых мастерских тоже было немало работы. Бойцы чистились, подгоняли новое обмундирование, шили кубанки. Каждому хотелось быть щеголеватым, вернуться на родину во всей красе. И, к несчастью, много пропало в те дни заслуженных, опаленных пороховым дымом зимних шлемов-буденовок, для которых в дальнейшем нашлось бы почетное место в музеях.
Так ли, иначе, но когда спустя две недели Конная армия выстраивалась в широкой степи, полки поражали глаз боевым, сколоченным видом.
Приподнятое настроение, однако, несколько омрачалось тем обстоятельством, что не все дивизии возвращались на Дон. 11-я временно выходила из состава армии и шла на мирную стоянку в Полесье.
— Ничего, братцы, не горюй, — успокаивал Харламов товарищей с верхнего Дона. — Слушок есть, скоро и мы вернемся на родину. — Говоря это, он не мог, конечно, ни думать, ни предполагать, что полкам одиннадцатой дивизии придется еще на долгое время продолжить свои дела в песках и горах Средней Азии…
Харламову, обычно стоявшему на правом фланге, было хорошо видно, как к сборному месту подходили полки соседних дивизий. Вот на выплясывающих лошадях показались идущие рысью эскадроны старейшей 4-й дивизии. Всадники все, как один, были в новых черных и синих черкесках, с блестящими на груди газырями. Под ярким солнцем блестели трубы полковых трубачей. Мягко развевались значки и знамена. Проносились звучные, нараспев, команды. Полки выстраивали развернутый фронт.
С дробным гулом подъезжала артиллерия. Запряжки рыжих, гнедых и вороных лошадей, заезжая плечом, выстраивались в глубине дивизионной колонны. Полевым галопом мчались тачанки.
… Харламов видел, как Ворошилов и Буденный поднялись на воздвигнутую посреди поля трибуну, но тут же пожалел, что полк стоит с наветренной стороны и ему не будет слышно, что говорят. Однако его опасения были напрасны. Он слышал хорошо знакомый ему голос Ворошилова. И хотя ветер относил концы фраз, Харламов улавливал смысл.
— … Никогда, никогда не забудутся сказочные герои — конармейцы… Плохо одетые, в холод и стужу… сохраняли они бодрость духа… великую уверенность в себя и в свою армию, веру в правоту дела революции, — говорил Ворошилов.
… Приходилось ночевать под открытым небом, а утром снова в бой, и опять переход, и снова в бой, и так без конца…
… Навеки останутся в памяти славные имена прекрасных героев, борцов за коммунизм Литунова, Морозова, Пархоменко… Их жизнь, борьба и смерть на боевых постах служат примером для нас — живых… А товарищ Бахтуров? А Дундич? Кто его может забыть?.. А комбриги, а командиры полков, а тысячи наших прекраснейших героев-конармейцев, храбро сложивших свои буйные и честные головы?..
Около Харламова кто-то вздохнул. Он посмотрел, и его нисколько не удивило, что стоявший рядом старый казак Барабаш смахивал горячую слезу, бежавшую по сожженной степным ветром щеке. Он отвернулся и снова стал слушать.
— … Преклоним головы перед великой памятью этих героев, — говорил Ворошилов. — Помните, товарищи, что слава Первой Конной армии куплена величайшей ценой крови и жертв!..
Великая и вечная память героям, сложившим свои головы за дело трудящихся! Живым — братское пожелание быть достойными продолжателями и хранителями заветов погибших наших братьев!..