— Будет сделано, — отозвался Шульце-Бетман и добавил: — Не желаете ли взглянуть, что там происходит. Выгляните-ка наружу. Наши соседи, — он небрежно показал большим пальцем через плечо на северо-восток, — по-своему отмечают Новый год.
Либерман не понял намека и вышел на улицу. Безоблачное небо выглядело как-то по-особенному плоским, отчего складывалось впечатление, будто тебя прижало к земле. В воздухе повисли звуки, напоминающие лязганье стальных гусениц. Либерман попытался найти источник шума, который, по-видимому, находился где-то на северо-востоке. Он обошел дом, и на прямоугольном пустыре, тянувшемся до самых Бранденбургских ворот, — пустой, лишенной всякой растительности земле, которую отвели под новую застройку, — ему явилось странное зрелище.
Колонна бронированных машин вроде тех, что ежедневно патрулировали вдоль стены,[10] с зажженными фарами шла своим обычным путем, но у нее на пути встал человек. В ярком, направленном свете его фигура, как будто очерченная темным контуром, казалась значительно крупнее обычной. Либерман не смог узнать этого человека, лишь видел, как он указал рукой на холм, как из машин выходили люди, шли к этому холму и один за другим исчезали, словно спускались по лестнице, ведущей в глубь земли.
Когда Либерман вернулся в гостиную, собравшиеся уже вовсю поедали пончики. Фрау Альтеншуль сказала в оправдание, что, мол, гости и прежде всего она сама не могли больше противостоять лакомому запаху, и заодно пожаловалась, что Левански опять не пришел, хотя она очень просила, послав ему приглашение.
Гости, разбившись на мелкие группки, вели оживленную беседу, лишь Шульце-Бетман оставался наедине с самим собой. Едва ли не всем бросилось в глаза, что фрау Альтеншуль, обходившая гостей с большим подносом, на котором возвышалась гора пончиков, подчеркнуто его сторонилась. Без всяких на то причин она стала уверять собравшихся в том, каким верным оказалось ее решение вернуться в этот район, хотя в свое время здесь никто не желал селиться. Гости соглашались, правда, мало понимая, зачем она ни с того ни с сего затеяла эти объяснения. А фрау Альтеншуль, рассказывая о том, как в первое время, чтобы как-то скоротать зимние месяцы, она разыскала на Парижской площади Либермана, протянула стоявшему поблизости художнику руку и с видимым удовольствием приняла от него легкий ласковый поцелуй в щеку.
— Долгое время мы оставались одни, — подтвердил Либерман, — но теперь нас сильно поприбавилось.
Все засмеялись.
Незадолго до полуночи все вышли на террасу смотреть салют. Над открытой площадкой перед Бранденбургскими воротами нависла зловещая тишина, затем пестрые вспышки фейерверка выхватили из темноты холм, и Либерман удивился, что раньше никогда не обращал внимания на эту земляную насыпь, хотя каждый вечер проходил мимо, и спросил:
— Что это за груда земли?
Стоявший поблизости Шульце-Бетман отозвался, но сделал так, чтобы люди за его спиной ничего не услышали:
— Бункер фюрера. Названия поэлегантнее для него не нашлось. Его засыпали, и теперь он похож на могильный курган, хотя того, кто в нем почил, давно вынесли. Поговаривают, правда… что там по-прежнему собираются кое-кто из тех, кого мы так боялись.
С этими словами он оставил Либермана одного, быстро вернулся в гостиную через открытую дверь, нервно закурил и принялся рассматривать картины, точно видел их в первый раз.
Вокруг все грохотало и сверкало. После каждого трескучего разрыва петарды веранда оглашалась восторженными восклицаниями. Либерман, поразмышляв немного над словами Шульце-Бетмана, вскоре также был захвачен царившим в городе нескончаемым весельем до такой степени, что, когда фрау Альтеншуль схватила его под руку и отвела в компанию других гостей, он сразу же позабыл о своих тревожных думах.
Через полчаса гости принялись плавить свинец. Фрау Альтеншуль приготовила чашу с водой, гости распределили между собой небольшие свинцовые фигурки, которые быстро расплавлялись, когда их подносили к пламени спиртовки. Если вылить жидкий свинец в холодную воду, он сразу принимает причудливые формы, дающие обильный материал для гадания, конечно в шутливом тоне.
— Пошлю-ка я парочку фигурок Левански, — сообщила фрау Альтеншуль, — надеюсь, он не настолько серьезен, чтобы не порадоваться таким милым глупостям.
Шульце-Бетман достал из нагрудного кармана письмо, которое ему доверил Либерман, и передал его фрау Альтеншуль, извинившись, что слишком долго держал у себя послание, безусловно адресованное ей.
Фрау Альтеншуль схватила письмо, словно давно ждала его. Народ примолк. Она решительно надорвала конверт, торопливо развернула листок и, узнав подпись, произнесла: