Можно, конечно, представить себе, сколько головной боли доставит органам "сигнальчик" Бушмина. Но это их головная боль. Бушмин и так рискует многим, хотя всего-навсего ищет разумное решение проблемы. Возможно, он поступает сейчас не как разумный человек, а совсем наоборот. В душе он может даже называть себя кретином. Пусть. Для успокоения той же самой души он должен определить прилипшего как банный лист "пассажира" в надежные руки сотрудников правопорядка. По-другому у него не выходит.
Швырнув бесполезную трубку на рычаг, Бушмин выбрался из стеклянного параллелепипеда кабинки; таксофон, обнаруженный им на Барнаульской, не работал. Бушмин решил про себя, что уличных вандалов, уродующих муниципальную собственность, следует расстреливать без суда и следствия. Казнь должна быть публичной.
Ночной кошмар продолжался. Порывистый ветер швырял в него пригоршни дождевых капель. Если бы у Бушмина был при себе пистолет, он предпочел бы сейчас застрелиться… Судорожно вздохнув, Бушмин забрался в салон "девятки". В компании с "черным монахом" ему было чертовски неуютно, но избавиться от него пока не получалось.
На противоположной стороне улицы, чуть наискосок от него, находился круглосуточный киоск. Бушмин как раз возле него разворачивался и даже заметил прикипевшее к стеклу бледное пятно - видно, продавец, он или она, услышал звуки мотора. В следующий раз нужно быть более осмотрительным, светиться ему сейчас не с руки. А еще лучше, если следующего раза не будет.
С третьей попытки Бушмину наконец повезло. Говорят же, что бог троицу любит. Все сложилось: и таксофон исправный попался, и местечко вполне подходящее - сбагрить отошедшего "рембо" не составит особого труда…
Глава 6
Велп с нарастающим беспокойством поглядывал на часы: он надеялся, что от Риттера вскоре придет благая весть. Тяжелый груз ответственности ощутимо давил на его плечи, но за все эти годы он уже свыкся с непосильной для простого смертного ношей.
Хозяин апартаментов раздернул тяжелые занавеси. Из окна его временного пристанища открывался вид на каменные коробки четырех-пятиэтажных зданий, скученных по обе стороны пересекающихся под острым углом улиц Кирова и Алябьева, последняя прежде носила название Беекштрассе. Для Конрада Велпа этот уголок города был дорог уже тем, что именно здесь, буквально в полусотне метров от ограды германского торгпредства, ранее находился дом, расположенный по адресу Беекштрассе, 1, в котором вплоть до середины октября 1945 года вместе с женой проживал сам Альфред Роде1. Этот великий человек наряду с Велпом-старшим (отец, кстати, в те годы носил другую фамилию, это еще одна строжайшая тайна) стоял у самых истоков сверхсекретного проекта "ДОРРСТ". С именем Роде связано множество загадок и головоломок, над разрешением которых будут биться целые поколения исследователей.
В густой пелене проливного дождя смутно угадывались размытые силуэты городских кварталов. Небывалая по своей мощи гроза словно бы разорвала некую связь времен, смешав воедино прошлое и настоящее, возродив из небытия город-призрак…
В редкие свободные минуты Конрад Велп любил созерцать ночные виды. Порой случалось настоящее чудо, как в нынешнюю грозовую ночь, и тогда сквозь уродливый облик современного российского города, со всеми его неизбывными атрибутами, вроде аляповатых ларьков и киосков, непродуманной планировкой, обшарпанными фасадами ветхих "хрущоб", усеянным колдобинами и покрытым глубокими трещинами асфальтом замусоренных улиц, скудно освещенными затхлыми дворами; со всей его варварской застройкой, едва не поглотившей в своей беспросветной серости и убогости уцелевшие памятники готической архитектуры и монументального прусского градостроительства, - сквозь всю эту мерзость и запустение на какие-то мгновения проглядывал прекрасный, одухотворенный лик древнего Кенигсберга. Того самого города, который, как полагают многие даже в самой Германии, исчез бесследно и на вечные времена.
В эти минуты раскаты грома напоминали Велпу слитные залпы тысяч осадных орудий. Огненное светило чертило по аспидному небу свои грозные письмена, временами смахивающие на готический шрифт, но в еще большей степени напоминающие древние руны. Края низкой облачности, пульсирующие частыми всполохами зарниц, лихорадочно меняли свои краски и оттенки - от насыщенного пурпурного до мертвенно-зеленоватого.