— Не приезжал, не приезжал, — и в самое время приехал. Сегодня шаман камлать будет.
— Кто заболел?
— Не-ет, сэвэны его не стали слушаться, завтра задабривать их будет. Ох, Баоса, вовремя ты приехал, завтра шаман сэвэнов будет угощать, и нам кое-что перепадет.
«И правда хорошо, вовремя приехал, — подумал Баоса, — не надо и камлание устраивать, так все узнаю».
— Попьем, Баоса! — продолжал Ливэкэн.
— Ты уж и так выпил, — усмехнулся Баоса. — Теперь тебе часто приходится выпивать.
Баоса посмотрел в пьяные глаза Ливэкэна — нет, не понял намека. А Баоса намекал на двух дочерей Ливэкэна, которые по три, четыре раза выходили замуж и каждый раз возвращались к отцу, сохраняя за собой и свое приданое и тори мужей. Девицы были умные, они не хотели жить в неволе у мужей, им больше нравилась фанза отца в Хулусэне, куда так много приезжает молодых охотником. Для развода они шли на всякие ухищрения, терпели побои и все выжидали момента, чтобы вовремя уйти от разозлившихся мужей. Судьи, разбиравшие развод, всегда становились на их стороне и не возвращали мужьям тори, потому что на них, как правило, ложилась вся вина.
Так Ливэкэн, ничем не примечательный средний охотник, жил в достатке за счет своих умных дочерей. Как только какая-нибудь из них убегала от мужа, тут же приезжали новые сваты, и начиналось все сначала.
— Часто пью, часто пью. А чего не пить? Не бедно живу, — хвастался Ливэкэн. — Остановитесь у меня, найду что выпить.
— Нет, у меня свои родственники, обижаться будут.
К прибывшим приближались родственники Баосы — Турулэн, сын его Яода, зятья Гида и Тэйчи. Турулэну никак не дашь семидесяти лет, он шагал легко и быстро, высоко вскидывая ноги. Подошел, обнял Баосу, потом поцеловал в щеки Полокто, Дяпу, Калпе, Улуску.
— Слышал, слышал о вашем горе, — сказал Турулэн, — сорока на хвосте известие принесла. Разыскали их?
— Нет. По этому делу приехали, — ответил Баоса.
— Да, да, я тоже слышал, дочка твоя сбежала с молодым охотником, — вновь заверещал Ливэкэн. — А-я-я, как так, а? Как молодые изменяются, не слушаются нас. Убежала из дома отца!..
— А жену твою убило, — продолжал Турулэн, не слушая Ливэкэна, — всех хотело убить, знаю это. Где Пиапон?
— Дома остался, — угрюмо ответил Баоса, думая над вещими, как ему самому показалось вдруг, словами Ливэкэна о молодежи.
Турулэн повел гостей в фанзу. Последними, приотстав от других, шли Полокто и пошатывавшийся Ливэкэн.
— Заходи, заходи хоть ты, — попросил Ливэкэн, — пусть отец с Турулэном пьет, а ты зайди ко мне.
— Гэйе дома? — спросил Полокто о старшей дочери Ливэкэна.
— Куда денется? Гэйе дома, Улэкэн дома, обе дома. Улэкэн опять ушла от последнего мужа.
Баоса вошел вслед за хозяином и прежде всего бросил взгляд в дальний угол фанзы — священный жбан и сэвэн стояли на своем месте. Баоса подошел к жбану и, встав на колени, отбил поклоны. Полокто, Дяпа, Калпе, Улуска опустились на колени сзади него.
Глиняный обыкновенный жбан, в каком многие семьи хранят воду, некогда высокий, с горловиной, был перепилен посередине, густо обмазан глиной и перевязан толстой веревкой. Возле него, как страж, стоял двуликий сэвэн, высокий по сравнению с перепиленным жбаном, с большими грудями, с толстыми ногами. На шее сэвэна несколькими рядками висели бусы, каждая бусинка представляла железную скульптурку человечка, собачки, тигра, медведя, волка, рыси.
Перед жбаном и двуликим сэвэном стоял низенький столик, на который клали жертвоприношения.
Гости поели, отдохнули с дороги и после захода солнца пошли к шаману. Полокто встретил свою возлюбленную Гэйе и, не дождавшись конца камлания, тайком убежал с ней.
Лучшего места, чем берег реки, сухое днище лодки, не найти в стойбище влюбленным: на берег ночью никто не выйдет, женщины запаслись водой, рыбаки после камлания в ожидании утреннего угощения шамана даже и не вздумают выехать на лов рыбы — никто не потревожит влюбленных. Полокто обнял давнюю подругу, прижал к себе, теплой Щекой прильнул к ее горячему лицу.
— Ты меня ждала? — спросил он, заглядывая ей в глаза.
— Из-за тебя только я каждый раз убегаю от новых мужей, — нежным певучим голосом ответила Гэйе.
Полокто счастливо засмеялся. Он не верил Гэйе, но ему почему-то нравился ее обман, нравилось и ее непостоянство.
«Пусть потешается, мне-то что, — думал он, — стала бы женой, тогда держал бы в кулаке, тогда она не посмела бы даже взглянуть на молодых охотников».
Полокто считал себя знатоком женщин. Сколько их встречалось ему, и только в одной Гэйе он нашел неистощимую страсть. Поэтому его всегда тянуло к ней, он готов был простить даже ее непостоянство.