— Бачика едет! Бачика едет!
Пиапон после ночной рыбалки сладко похрапывал, но при первых же словах Ойты соскочил с нар, протер глаза, торопливо накинул халат и, прихватив из угла каменного дюли, побежал прятать его в кусты за амбаром. Там же он спрятал всех сэвэнов — деревянные и соломенные изображения драконов, собак, человечков. Женщины укутали в тряпки пане — скульптурку души умершей хозяйки большого дома — и спрятали за свернутыми постелями, одеялами и подушками. Ойта тем временем обежал соседей, предупредил Гангу, Холгитона, Гаодагу. Пиапон стоял возле амбара, наблюдал, как те суетились в фанзе, спорили с домашними, где лучше спрятать сэвэнов. Ганга ничего лучше не мог придумать и закопал в сыпучий песок двух почерневших от копоти драконов, а двух маленьких собачек засунул в траву, покрывавшую фанзу.
Холгитону нельзя было мешкать, он староста стойбища и должен на берегу встречать важных гостей. Жена его Супчуки в подоле халата унесла в дальние кусты двух полосатых идолов. Холгитон успел только прицепить большую медную бляху старшины, символизирующую его власть, и побежал на берег, за ним семенил Ганга, сопровождаемый облезлыми худыми собаками.
— Ну вот, Холгитон, ты опять старшинка, ты опять дянгиан-начальник, — насмешливо говорил Ганга. — Почаще приезжали бы русские начальники, и люди бы помнили, что ты старшина. Скажи им, пусть хотя бы через каждые три дня приезжают. — Ганга подтрунивал над соседом.
— Замолчи! — прикрикнул Холгитон. — Я гадаю, зачем приехал этот, с шашкой, что у нас ему надо? Может, что про беглецов узнали, может, Баоса разыскал Поту и убил его?
— Ты что, ты что?! — оторопел Ганга и остановился.
К нему подошел Пиапон.
— Холгитон опять почувствовал себя старшинкой, — усмехнулся Пиапон. — Наверное, скоро прикажет: «Отвезите русского начальника в такое-то стойбище».
— Не шути, Пиапон, Холгитон думает, не убил ли твой отец Поту, — прошептал побледневший Ганга. Пиапон тоже побледнел. — С шашкой приехал, он зря не ездит…
— Не может этого быть! Слышь, Ганга, этого не может быть!
— Чего не может быть? Отец твой злой человек, если разыскал Поту, он убил его. — Ганга повернулся и, волоча ноги, побрел в фанзу.
Пиапон догнал его.
— Обожди, стой, нельзя выдавать русским, что мы встревожены, может, они ничего не знают, может, русский так приехал, ведь всякое бывает. — Пиапон сам взволновался и говорил быстро, как никогда в жизни. Успокаивая Гангу, он пытался сам успокоиться, но погоны и шашка полицейского вселяли в него страх.
— Подожди здесь, вон они подходят, будут что спрашивать, отвечай спокойно. Сейчас все узнаем, — говорил он, еле ухватывая смысл произносимых слов.
Урядник важно, начальственно шагал впереди, за ним, вобрав голову в плечи, точно ожидая удара, шел Холгитон. Поп, подобрав полы рясы, лениво, будто кем-то понуждаемый, брел позади всех.
— Так ты, значит, так сказать, староста, — продолжал разговор урядник, явно подражая своему начальству. — Скажи-ка, староста, сколько людей в стойбище?
Холгитон имел совсем растерянный вид, он попытался сосчитать в уме жильцов каждой фанзы, начиная с крайней нижней, но уже на третьей фанзе споткнулся, а в четвертой окончательно запутался. Урядник выжидательно молчал. Холгитон вновь начал считать, загибая пальцы. Когда не хватило пальцев, чтобы не запутаться, он остановился и начал чертить палочки на песке.
— Видел, урядник, к чему таких людей крестить и к культуре приучать? — сказал поп. — Он здесь самый толковый, потому его старостой и поставили, и этот человек не может сосчитать до пятидесяти…
Холгитон услышал, что поп оскорбительно отзывается по его адресу. Староста поднял голову, встретился с холодными, полными презрения глазами попа и весь вспыхнул.
— Так сколько людей в стойбище? — повторил урядник.
— Три года назад твоя все люди писал, — зло ответил Холгитон. — Бумага есть, чего спрашивай?
— Видели, огрызается, — сказал поп.
Холгитон встречался с попом в Малмыже, в первые дни он каждый раз кланялся ему при встрече, как учил прежний священник, который по каким-то причинам уехал прошлым летом, но поп не отвечал на приветствие, будто даже не замечал его, и проходил мимо. Это задело Холгитона, и он невзлюбил нового священника. Теперь они второй раз столкнулись.
— Не я перепись делал. Я, так сказать, сопровождал чиновников, которые переписывали вас, — попытался разъяснить урядник.
— Зачем толкуешь, урядник, он не поймет.
Холгитон вконец разозлился, но понимал и свое положение. Если он оскорбит попа словом или действием, то ему несдобровать, но злость кипела внутри и требовала какого-то выхода. Холгитон отвернулся от попа и урядника и закричал по-нанайски Ганге и Пиапону, оказавшимся недалеко от него: