— Зачем ты взял меня в жены, если ребенка… — с душевным надрывом, с отчаянием заголосила она. — Я детей хочу, я жить хочу! Я молода, я хочу детей!
— Не кричи, люди услышат, — проговорил Холгитон, сразу трезвея. — Ладно, не спрашиваю.
Холгитон устало прилег на нары и закрыл глаза. Супчуки вернулась к очагу и притихла. В мазанке наступила тишина, прерываемая тонким писклявым храпом Ганги.
Холгитон лежал с открытыми глазами; голова кружилась, но мысли текли по давно проторенному пути, как льдины несутся весной по реке, зажатые с обеих сторон берегами. В доме мертвая тишина… Если бы здесь были дети… Холгитон живет с Супчуки больше десяти лет, в первые годы ему казалось, что он привел в дом бесплодную женщину, и главную вину перекладывал на нее, лечил ее у старушек знахарок, ездил не раз к великому шаману и только позже стал догадываться, что виноват в бездетности Супчуки он сам. Прошло еще несколько лет, и Холгитон с ужасом понял, что он неполноценный человек и ему никогда не иметь своих детей. Какой же это нанай, который не имеет детей! Холгитон всячески скрывал свою беду, много раздумывал над ней, но никак не мог свыкнуться с мыслью, что он бесплоден. Нет, он должен иметь детей!
Так появилось молчаливое согласие между ним и женой: скрепя сердце Холгитон разрешал Супчуки встречаться с молодыми охотниками. Но ревность брала свое, после каждого возвращения с охоты, рыбной ловли или выезда в Малмыж он с ненавистью и с какой-то душевной болью начинал измываться над женой, учинял допрос. В первое время Супчуки больше отмалчивалась, потом стала злиться, а теперь в ответ сама поднимала скандал.
Холгитон боялся, как бы соседи не услышали Супчуки и не раскрыли его тайны.
— Иди позови старшего сына Ганги Улуску, — с трудом продолжал Холгитон. — Скажи, пусть придет за отцом… — Голос его вдруг осип, он опрокинул в рот водку и хрипло закончил: — Можешь не спешить.
Супчуки подправила халат, опустила толстую упругую косу на грудь, как это делают девушки, и вышла из фанзы.
Холгитон еще подогрел водки в узкогорлом медном кувшинчике и пил, чтобы опьянеть и забыться во сне. Сколько времени прошло, он не знал. Дверь открылась, вошел Улуска, за ним шла розовощекая, разрумянившаяся Супчуки.
— А, Улуска-анда, проходи, проходи сюда.
Холгитон босиком спустился на глиняный пол, сделал, пошатываясь, два шага и обнял вошедшего плотного человека с широким добродушным лицом, очень похожим на лицо Ганги. Улуска выглядел строже отца, он знал, когда улыбаться, умел вовремя гасить улыбку.
— Выпьем, выпьем, садись за столик, — тянул его Холгитон. — Отец твой уснул, ну и пусть спит… Пей, Я к русским ездил в Малмыж, я гостил, а вернулся на русской лодке, которая дымит на заду… они меня до протоки… да, не веришь? Спроси у отца. Эх! Жить как хорошо… правда, хорошо? Пей, давай пей! Что смотришь! Водка еще есть, я богатый, очень богатый.
Холгитон выпил еще несколько чарочек и мешком свалился на нары, он что-то бормотал, клацал зубами, потом захрапел.
— Останься, переночуй, — жалобно попросила Супчуки Улуску. — Он теперь не проснется до утра, он крепко спит, по земле волочи за волосы — он не проснется.
Улуска колебался, настороженно поглядывал на храпевшего хозяина фанзы, на умолявшую его женщину.
— Хочешь еще водки? — Супчуки наполнила медный кувшинчик, подогрела и подала Улуске. — Не бойся, он не проснется. Ты можешь в полночь уйти.
Улуска пил и медленно пьянел.
— Скажи, а когда я женюсь, ты тоже будешь меня зазывать?
— Ты женишься?
— Что я, не мужчина? Знаешь ведь меня, — хвастливо выпятил грудь Улуска.
— Ты же говорил, на тори нет денег, отец все тратит…
— А я поженюсь, старшая дочь Баосы, Агоака, будет моей женой. Пусть смеются надо мной, пусть растопчут, пусть назовут женщиной, но я женюсь. Мы с тобой, Супчуки, несчастливые люди, нам в жизни не везет, у меня отец всю пушнину, деньги пропивает, а у тебя муж какой-то… Так, да? Был бы он силен в постели, ты не стала бы попрошайничать… — Улуска выпил, вытер рот тыльной стороной ладони. — Слабый я человек, ненавижу себя. Сколько пушнины добываю, трех жен можно было купить, а я не противлюсь, не говорю ни слова отцу, когда он пропивает… Эх, ну что же я за человек!
— Не кричи, люди услышат…
— Пусть слышат, пусть все слышат: я не мужчина, я не охотник! Чего испугалась! Мужа? Зачем тогда меня оставляешь ночевать? Я не хочу с тобой спать, я женюсь на дочери Баосы. Слышишь? У тебя муж живой, он рядом храпит, как кабан.