— Поищи там в буфете, в ящике… Под квитанциями…
Я открыл ящик, там был ворох всяких счетов, квитанций и прочего хлама. Я стал их перебирать, перекладывать из руки в руку… И вдруг застыл от изумления. Не поверил собственным глазам: у меня в руке было мое письмо к маме, даже не распечатанное.
Не знаю, долго ли я стоял так с письмом в руке, пытаясь успокоиться, свыкнуться, объяснить это самому себе.
— Ну что, отыскал бумагу? — долетел до меня голос тетки из кухни Я подошел к ней и сунул под нос письмо.
— Я отослал его три недели назад! Почему она не прочитала?.. Тетка взяла конверт, поправила очки. Я думал, она смутится будет оправдываться. Но она спокойно, как ни в чем не бывало объяснила. Даже удивление было у нее в голосе:
— Надо же!.. Какая память! Сунула в ящик, и из головы вон! Впрочем, кажется, ничего не случилось… Так ли это важно?
Сташек поднял голову, посмотрел на нее, на меня.
— Ничего не случилось! Пустяки!.. — И я вырвал письмо у нее из рук.
— Понимаешь, я не подумала… — заговорила тетка, но Сташек ее оборвал:
— О многом, мама, ты не подумала! Например, о том, что ему через два дня в школу! Я тебя предупреждал: добром это не кончится! — почти крикнул он.
Тетка вновь принялась за штопку.
— Не ори. Приедет, сама решит… — проговорила она сухо.
Глава 24
Мне не заснуть, но я спокоен. Перед глазами проходит все еще раз, с самого начала. Только теперь я вижу это по-другому, не так, как еще вчера. Надо найти, надо понять самое главное. Теперь я знаю гораздо больше о других людях и о самом себе.
Сквозь приоткрытую дверь мерцает свет на кухне. Наверно, Сташек еще занимается. Который все-таки час? Я встал с постели и отправился к Сташеку.
— Не спится? Присаживайся, мне тоже вся эта зубрежка осточертела. Будешь пить чай?
Я подошел к окну, распахнул его настежь. Сел на подоконник.
— Душно тут у вас…
— У вас? Да ведь ты хочешь остаться… Получается, значит, у нас.
— Сташек, скажи: почему все так происходит? Почему они такие?
— Не понимаешь…
— Нет, я понимаю. Но скажи: кто все-таки прав? Сташек задумался.
— Каждый по-своему прав. Как тебе сказать? Люди разводятся, это в порядке вещей. Часто, наверно, никто из них не виноват, просто так получилось.
— Не верю!
— Не хочешь верить… Могу, впрочем, себе представить. Может, они и сами не знают, чего им надо, чего ищут?
— Вот что я думаю… Маме, наверно, не сообщали, что я приехал. Твоя мать ей не писала! Не может быть, чтоб она нарочно тянула с приездом.
Сташек кивнул:
— Мне тоже так кажется… Но это было бы свинство! Не могу в это поверить.
— Скажи правду. Тетка уговаривала маму, чтоб она не возвращалась в Божехов? Скажи, Сташек. Это важно…
— Да.
— Сташек, ты разговаривал с моей мамой обо всем этом? Сташек встал и прошелся по кухне несколько раз. Закрыл дверь в комнату.
— Трудно мне говорить с тобой, Юрек. Но думаю, ты поступил неправильно.
— Что приехал? Нет, я правильно поступил!
— Видишь… Ты не понимаешь меня… Я думаю, твоя мама все-таки вернулась бы туда, к тебе. А теперь, раз ты приехал…
Я прервал его:
— Это ты меня не понимаешь. Я правильно сделал, что приехал. Но здесь не останусь! Уже решил… Знаю.
— Что ты собираешься делать?
— Обо мне не беспокойся. Я знаю, что делать. Но передай ей наш разговор и отдай то письмо, которое твоя мама забыла передать, и все расскажи. Ладно? Сделай так, Сташек…
Когда мы ложились, за окном уже светало.
Я не слышал, как тетка ушла на работу. Я проспал почти до двенадцати. Сташека не было дома. В кухне на столе мне был оставлен завтрак. Я посидел еще немного в садике перед домом, вернулся и сложил чемодан.
Все было так легко, так просто. Час езды на электричке. И снова Варшава.
Но я был в досаде на самого себя: ведь я забыл про Эльжбету! Нет, не забыл, неправда. Заехать к ней? Сегодня она уже дома, знает, что я побывал у них. Обрадуется… А может, позвонить? Пойду на Главный вокзал и позвоню. Нет. Что от этого изменится? Все равно через шесть-семь часов я дома. Конечно, я мог бы остаться, тогда б мы часто виделись, до Отвоцка рукой подать. Ей хотелось, чтоб так оно и было, хотелось и мне. Как объяснить ей, что это невозможно? Поймет ли она? Наверняка поймет. И лучше не звонить ей сейчас, не заезжать. Я запомню ее такой, какой видел у нас в Божехове…
Проводнику пришлось потрудиться, прежде чем он меня растолкал.
— Где мы? — спросил я. Мне казалось, что поезд на Катовицы едва тронулся, что видны еще огни Варшавы.
— А где ты выходишь?