Так он выстоял никак не меньше полминуты с невыразимо острым и целительным ощущеньем, как постепенно, затягиваясь благодетельной пленкой времени, становится прошлым почти невыносимое настоящее. Уже согласованные между собою, еще роились давешние мысли, и на первом месте — о необходимости сбережения души для предстоящих впереди свершений… он опять повторил себе, что и самой Елене Андревне при ее исключительной душевной щедрости было бы приятней, чтобы брат не тратился на бесполезное отныне состраданье к ней, а лучше бы, согласясь на предложенье Мухоловича, сохранял бы силы для продолженья великого труда о климате мезозоя… Но тут ему представилось вдруг — а что же будет, если вся его нация от моря до моря превратится в этакую мертвую груду окаменившихся сердец, и кому тогда к черту понадобится его ученая ахинея! И так на мгновенье стыдно стало Федору Андреичу, так жалко одинокой, в насквозь промороженной квартире, всегда такой безответной сестры, что, чертыхнувшись и всхлипнув чуть не навзрыд, с новой тоской ринулся в оставшийся путь.
Сам Федор Андреич, в сущности, никогда всерьез не болел и оттого имел преувеличенный страх перед любым нездоровьем, и потому по мере приближенья к дому воображение рисовало ему невероятные картины Елениной поломки, состоявшие из крови, крика и кромешной боли. Тем более насторожила его стоявшая в квартире тишина, оглашаемая лишь стуком пудового маятника из его рабочего кабинета. Только свежеподмытое пятно на кухонном полу выдавало приключившуюся, уже часа два назад, неприятность с сестрой. Елена Андревна лежала у себя в нише, на коечке, для тепла накрытая поверх одеяла старенькой теткиной шубкой с лисьим воротником. Нетронутый стаканчик чая стоял в головах у ней, на столике, и только что заправленная лампа, керосиновая. У водопроводной раковины выжимала мокрую тряпку соседка, которая заодно произвела небольшую приборку в квартире, хотя, в сущности, сора в ту зиму нигде не бывало. При появлении Федора Андреича она неслышно, с опущенным от почтения взором, скользнула в дверь, так как, по-видимому, наслышана была от больной о его первостепенно важном для культуры мезозойском труде.
Именно это печальное благообразие и подчеркивало происшедшую катастрофу, значения которой для будущего лучше было даже не устанавливать пока; очевидно, и сестру терзала та же мысль о завтрашнем дне профессора Лихарева… Заслышав шорох на пороге, Елена попыталась повернуть голову, но из-за слабости сделать это ей не удалось, и брат сам догадался войти в поле ее зрения.
— Ну, поотвлекся немножечко? — так проникновенно и приветливо спросила сестра, что у брата непрошеные слезы встали в горле. — Вот далеко только, а то неплохо где-нибудь душу-то отвести…
Он придвинул табурет к койке Елены:
— Слушай, да как же так произошло все это?., ведь раньше-то крови у тебя не случалось!
— Нет, и раньше бывала, Федя, скрывала я, чтоб зря тебя не расстраивать, — кротко пояснила Елена Андревна. — На юру стояла в очереди, с вечера еще продрогла вся… ну, как номер-то начертили мне в ладошку чернильным карандашом, так и побежала домой горяченького хлебнуть… да тут запершило сперва, потом сразу теплота в гортани обозначилась… и вдруг такая приятность, знаешь, словно в длинной люльке понесло меня куда-то! Очнулась уж на полу…
— Ничего, к утру встанешь… — грубым голосом, чтоб не разреветься, для поддержания скорей себя, чем сестры, сказал Федор Андреич.
— Хорошо бы, кабы подняться-то мне! А то в очереди завтра сальце обещали по шестому талону выдавать… Постирать тебе собиралась, а не могу, извини!
— Вот я к тебе завтра Елкова приведу, чтобы прописал тебе что следует…
— Что ж Елков-то, ведь он не бог! — улыбнулась Елена Андревна.
И такая честная, жгучая правда заключалась в ее словах, что опять не по себе стало Федору Андреичу. Вдруг он взял обвисшую до полу руку сестры и разглядывал вблизи этот маленький чудесный инструмент, которым так много было сделано в его жизни. По мелким жилкам, просипевшим под кожей наподобие весенних ручьев, можно стало судить о состоянии ее истощенного, умирающего тела. Потом повернул обратной стороной и глядел на жирные, три, лиловые цифры в ладони, обозначавшие порядковый помер в очереди, пока сама Елена не выдернула у брата своей руки.
— Ты не падай духом-то, Федя, держись… все наладится. Сначала всегда трудновато бывает… первое время и соседка тебе поможет. У ней муж слесарь на фронте, а гляди, как и без него по дому управляется… — Она понизила голос до шепота. — Ладно, устала я чего-то, Федя, спать ступай…