— Нехорошо… Зачем вы так?..
Но никто ему не ответил, и он пошел во двор.
— Нет, так не будет, — вскрикнул Василий Тимофеевич, — я в город пойду, я оттуда пригоню! Тыщу заплачу, а пригоню…
И, почему-то сердито взглянув на Ксению, словно это она была во всем виновата, легко, не по-стариковски зашагал по дороге.
У Ксении разламывало затылок, боль давила на глаза, и Ксения закрыла их и долго стояла так.
А когда снова открыла, увидела Алексея. И поняла, что ждала его. Он входил в калитку решительно, как к себе, и весело улыбался, будто нес ей радость. Она смотрела ему в лицо, не опуская глаз. Он был уже совсем близко, она отступила назад и уперлась спиной в стену избы. Он подходил, а Ксения плотнее прижималась к стене.
— Мы сейчас уедем, — сказал он твердо, — машина у колодца. Уедем совсем. Пошли.
А Ксения вдруг задрожала вся и медленно сползла на землю, не видя и не слыша ничего…
…Очнулась она но скоро. Открыла глаза, почувствовала, как заныл затылок, и застонала. Она сначала не узнала комнаты, в которой лежала на мягком, прикрытом ковром диване, и первая ее мысль была, что чудо все же произошло. Ксения подобрала онемевшие, тяжелые ноги, села. Она увидела тумбочку с радиоприемником, клетки с птицами, увидела на окне большой зеленый аквариум и поняла, что находится в доме брата Василия. И снова легла.
Она, наверно, заснула, потому что не слышала, как вошел в комнату Василий Тимофеевич, как осторожно присел около и долго беспокойно смотрел ей в лицо. Ксения открыла глаза только тогда, когда почувствовала, как он погладил ее по голове.
— Голубка моя, — он схватил ее руку, припал губами и всхлипнул, — дитя, страдалица…
Он утирал платком сухое лицо, и хотя Ксения видела, что нет у него на глазах слез, все же сказала:
— Не плачьте, брат.
— Помнишь пророчество брата Федора? — спросил Василий Тимофеевич. — «Не сразу дьявол оставит тебя, долго ты будешь мучиться»… Далеко видит господь… Все сбывается… Но как жаль мне тебя! — Он махнул рукой и ушел.
А когда снова вернулся, то лицо его было чисто вымытым, свежим, он улыбался.
— Ксюша, ты поживешь у меня денек-другой, отдохнешь… Нечего там, в Репищах, делать. Мы и свадьбу твою тут справим…
Значит, чуда не произошло, значит, Михаил будет ее мужем. Ксения ничего не ответила, только до боли закусила губы.
И все же она верила, что бог услышит ее молитву, что чудо произойдет, произойдет, может быть, в самый последний момент. Верила даже тогда, когда на следующий день ехала в городской загс, верила, когда ставила свою подпись рядом с подписью Михаила, верила, когда на собрании общины брат Василий благословлял их союз, верила и потом, когда в доме Василия Тимофеевича справляли унылую ее свадьбу.
Ночью их оставили одних в комнате. Ксения забилась за диван, сказала дрожащему от нетерпения Михаилу:
— Не трожь меня… Не знаю, что сделаю… Не трожь…
— Это как же понимать? Ты теперь не имеешь права, ты жена. По всем законам. Знаешь заповедь господню… — возмутился было Михаил и даже по-хозяйски нагнулся, схватил ее за плечи, но Ксения так царапнула его ногтями, что он отскочил.
Четыре дня прожила Ксения у брата Василия, четыре долгих, томительных дня. Четыре ночи она не спала, чутко дремала, забившись в угол, сторожа каждое движение Михаила. Он уже не подходил к ней, только увещевал, стоя на почтительном расстоянии, грозился рассказать родителям, брату Василию. Но так и не рассказал — постыдился, что засмеют: виданное ли дело — мужик не может справиться с женой!
Еще жальче стал он в эти дни, потерянно слонялся по комнате, смотрел на птиц в клетках, бросал червяков рыбам или ходил по саду, чавкая ботинками, нюхал последние, увядающие цветы. В деревне он не собирался оставаться, все жалел, что уволился с работы в Томске. И хотя брат Василий обещал устроить его кладовщиком какой-то артели в городе, поговаривал, что поживет немного да и уедет с Ксенией в Сибирь: «Привык я там».
Днем Василий Тимофеевич уходил куда-то, и пока его не было, на крыльце, привалившись горбом к перильцам, сидел брат Федор. Михаил пытался с ним заговаривать, но горбун, хмурясь, только мычал что-то в ответ, и, ежась под его взглядом, Михаил торопливо уходил в комнату.
— Надоело мне тут, — шептал он Ксении, — будто в неволе сидим… Выздоравливай скорей, да и поедем к тебе…
Иногда брат Федор заглядывал в комнату, манил Михаила пальцем:
— Дровец поколи.
И Михаил послушно шел, колол.
Два раза за эти четыре дня приезжала Прасковья Григорьевна. Ксения из окна видела, как брат Федор отпирал ей калитку, как шла она через двор с обеспокоенным, готовым, казалось, принять любую страшную весть лицом.