Издали мистер Ван-Уик увидел Стерна, который, моргая, посмотрел на него и поднял руку к шляпе. Они остановились в тени большого дома (то был банк), и помощник рассказал, как шлюпки с командой через шесть часов после катастрофы вошли в бухту Пангу и как они прожили две недели в этом проклятом месте, терпя всевозможные лишения, пока им не удалось наконец оттуда выбраться.
Следствие не нашло виновных. Гибель судна объяснили необычайной силой течения. Действительно, другого объяснения быть не могло; за время ночной вахты судно уклонилось к востоку на семь миль.
— Не повезло мне, сэр! — Стерн провел языком по губам и отвернулся. — Я упустил случай поступить к вам на службу, сэр. Об этом я всегда буду сожалеть. Но ничего не поделаешь: одному — слезы, другому — радость. Для мистера Масси ничего лучше и придумать было нельзя, словно он сам позаботился об этом крушении. Самая своевременная гибель судна, о какой мне приходилось слышать.
— Что сталось с этим Масси? — спросил мистер Ван-Уик.
— С Масси, сэр? Ха-ха! Он все толковал, что купит другое судно, но, положив деньги в карман, сел рано утром на почтовый пароход, отплывавший в Манилу. Я погнался за ним и явился на борт, а он мне сказал, что едет в Манилу и там, несомненно, разбогатеет. До меня ему никакого дела не было. А ведь он обещал мне командование, если я буду держать язык за зубами…
— Вы ничего не сказали… — начал мистер Ван-Уик.
— О нет, сэр! Зачем мне было говорить? Я хочу выдвинуться, но мертвые мне не мешают, — сказал Стерн. Он быстро заморгал, потом на секунду опустил глаза. — А кроме того, сэр, я попал бы в неловкое положение. Вы заставили меня молчать дольше, чем следовало.
— А как случилось, что капитан Уолей остался на борту? Он и в самом деле отказался покинуть судно? Или, быть может, это произошло случайно?
— О нет! — энергично перебил Стерн. — Говорю вам, я ему кричал, чтобы он прыгал за борт. Несомненно, он сам отдал фалинь шлюпки. Мы все его звали… то есть Джек и я. Он нам даже не ответил. До последней минуты на судне было тихо, как в могиле. Потом взорвались котлы и «Софала» пошла ко дну. Случайность? э, нет! Говорю вам, сэр, игра была кончена.
Вот все, что мог сообщить Стерн.
В течение двух недель мистер Ван-Уик посещал клуб, и там он встретился с юристом, в конторе которого был подписан договор Масси и капитана Уолея.
— Удивительный старик! — сказал юрист. — В мою контору он со своими пятьюстами фунтами явился, так сказать, неведомо откуда, а за ним с тревожным видом следовал его механик. А теперь он исчез так же таинственно, как появился. Я никогда его не понимал. Нет ли тут какой-нибудь тайны, касающейся этого Масси, а? Странно, неужели Уолей действительно отказался покинуть судно? Это было бы нелепо. Вины на нем не было, как выяснилось на следствии.
Мистер Ван-Уик заявил, что знал его хорошо и не верит в самоубийство. Подобный акт не вязался с характером человека.
— Я придерживаюсь того же мнения, — согласился юрист.
Все склонны были думать, что капитан слишком долго оставался на борту, стараясь спасти что-нибудь ценное.
Быть может, карту, с помощью которой он мог снять с себя подозрение, или какой-нибудь ценный предмет, находившийся в его каюте. Фалинь шлюпки попросту мог сорваться. Однако, как это ни странно, бедняга Уолей незадолго до последнего рейса зашел в его контору и оставил ему запечатанный конверт, поручив, в случае его смерти, отправить это письмо дочери. Впрочем, ничего необычайного в этом нет, если принять во внимание возраст капитана.
Мистер Ван-Уик покачал головой: капитан Уолей мог дожить до ста лет.
— Совершенно верно, — подтвердил юрист. — У старика был такой вид, словно он пришел в мир взрослым человеком и даже с этой длинной бородой. Знаете ли, я почему-то никогда не мог его представить себе старше или моложе.
И в этом человеке была какая-то физическая мощь. Быть может, этим и объясняется то впечатление, какое он производил на всех, кто имел с ним дело. Казалось, его не прикончить обычными средствами, как приканчивают всех нас.
Было что-то внушительное в его спокойной величественной учтивости. Словно он был уверен, что времени ему хватит на все. Да, было в нем что-то не поддающееся разрушению. И иногда он говорил так, будто и сам в это верил.
Когда он в последний раз явился ко мне с этим письмом, он отнюдь не казался угнетенным. Пожалуй, был медлительнее, чем обычно. Но отнюдь не угнетен. Интересно, было ли у него предчувствие? Быть может! И все-таки печальный конец для такого замечательного человека.