Представители нового поколения номенклатуры не участвовали в гражданской войне, ни в кого не стреляли, и никто, за исключением ультралевых и баскских боевиков, не стрелял в них. Молодые аппаратчики не были ни палачами, ни жертвами, они просто делали карьеру в той системе, которая им досталась, и не имели веских причин считать половину страны своими врагами. Единственной проблемой оставалось сохранение карьеры. Как в случае демонтажа системы, которая привела их наверх, удержаться там? Как сделать карьеру, чтобы ее результат признавали и противники власти? Как не стать объектом мести и люстраций?
Бывшие победители и их наследники обладали властью, но нуждались в легитимации со стороны бывших побежденных и тех, кто причислял себя к их лагерю. Ясно, что у обладателей ценных при любом строе компетенций опасений было меньше, чем у тех, чьим главным навыком была верность действующему режиму.
Расхождение старых лозунгов и новой реальности вызывало беспокойство тех, кто в выходе из международной изоляции видел потерю суверенитета, а в отказе делить испанцев на врагов и патриотов — опасность для страны и для собственного положения. На закате режима возникла сплоченная группа наиболее непримиримых противников перемен. Их стали называть «бункером». Название придумали их противники — судя по всему, лично генсек нелегальной компартии Сантьяго Каррильо. Он намекал на последние дни обреченной нацистской верхушки, которые та провела в берлинском бункере. Но, как часто бывает с обидными прозвищами, слово «бункер» стали мало-помалу использовать и сами реакционеры: они услышали в нем прочность и основательность, отчаянное мужество прежних великих времен и готовность идти до конца.
Большинство технократов и министров-реформаторов были несомненными патриотами и в разной степени сторонниками режима. Но они продавали государству свои профессиональные навыки, в то время как у их оппонентов из «бункера» основным товаром была верность режиму как таковая. Защитники статус-кво опасались, что в стране, где все больше востребованы современные политически нейтральные знания и умения, профессиональные патриоты могут остаться не у дел.
Тяжеловесный, но энергичный депутат кортесов Блас Пиньяр, сын одного из героев обороны толедского Алькасара, «Брестской крепости» испанских националистов, основал в 1966 г. издательство Fuerza nueva («Новая сила») и сосредоточился на критике перемен. Вокруг издательства быстро сформировалось одноименное ультраправое политическое объединение. Бравый министр труда времен автаркии, видный фалангист Хосе Антонио Хирон, член кортесов и Совета королевства, стал одним из самых заметных публичных противников реформ и учредил ветеранскую организацию фронтовиков, в которой собрал самых непримиримых участников крестового похода против республики, либералов и коммунистов. Один из идеологов «бункера» Хосе Утрера Молина служил министром жилищного строительства и в последние годы режима ненадолго стал генсеком правящего Национального движения.
Членов «бункера» боялись не столько из-за занимаемых ими постов, сколько потому, что считалось, будто они выражают мнение консервативных кругов армии и силовиков, а заодно и фаланги, члены которой имели разрешение на ношение оружия. Кроме того, у лидеров «бункера», особенно у Хосе Антонио Хирона, сложились близкие отношения с семьей Франко.
Оппоненты режима со своей стороны тоже по-разному видели его завершение. Они делились на сторонников революции и эволюционистов. Революционерам крах государственности Франко представлялся как ruptura — разрыв, разлом (отглагольное существительное от romper — рвать, ломать). Режим следует сломать, оборвать в результате давления оппозиции, между ним и будущей Испанией должен пролегать непреодолимый разрыв, пропасть. Эволюционисты представляли себе конец франкизма в виде apertura (уже знакомое существительное от глагола abrir — открывать) — как открывание системы изнутри под давлением снаружи. Эта часть оппозиции по своим воззрениям смыкалась с реформаторами-апертуристами в рядах номенклатуры.
Непримиримые критики считали режим безнадежным, неспособным к трансформации. Для них государство Франко оставалось грубой диктатурой военных, раздавивших демократию, и мадридских имперцев, которые мечтают, чтобы с лица Испании исчезли другие языки и культуры. Эти критики обращали мало внимания на тот факт, что уже во второе, а тем более третье и четвертое десятилетия режима его верхушка состояла не только из победителей в гражданской войне. Победители старели, и для управления государством рекрутировали молодых карьеристов из университетов, бизнеса, местной власти. Многие из этого пополнения оставались идейными или конъюнктурными союзниками режима, но зачастую более терпимыми и умеренными, чем их предшественники. Иные были к нему полностью равнодушны и просто делали то, что умели. Свои знания и навыки они продавали диктатуре, но не менее охотно, а то и более, продали бы их и демократии, и монархии.