Студентов оставили в покое, лишь бы не устраивали революций и вооруженных бунтов. Свободы политического действия им по-прежнему не дали, за листовки и уличные протесты преследовали, но думать и даже говорить, что хотят, позволили. В аудиториях и студенческих клубах выступали певцы, поэты и философы, недостаточно лояльные власти, чтобы быть допущенными на большую сцену. Раймон и другие вольнолюбивые барды пели на испанском, каталанском, баскском в актовых залах вузов.
В середине 1960-х официальный студенческий союз SEU распустили и дали студентам право создавать объединения по собственной инициативе, но «в рамках закона». У SEU не нашлось заступников ни в оппозиции, ни в фаланге, ни в «Опус Деи». В его выборные структуры и так уже вовсю внедряли своих представителей нелегальные студенческие объединения — от классических либералов до носителей причудливых идейных комбинаций вроде молодых оппозиционно настроенных фалангистов, выступающих за демократию под лозунгом «Фаланге — да, диктатуре — нет!».
Так аппарат режима признал свое идеологическое бессилие в университетской среде. Опытным путем выяснилось, что в автократиях с государственной экономикой вроде СССР намного легче превратить официальную молодежную организацию в необходимую для карьеры монополию, чем в государствах с частной экономикой. Там, где кроме государственного поприща есть частное, сделать обязательным членство в официальной молодежной организации можно только при самом беспощадном тоталитарном режиме.
В 1940–1950-х отступничество и переход в оппозицию «испанского Геббельса» Дионисио Ридруэхо, бывшего секретаря режима по идеологии, было вопиющим исключением. В 1960-х от Франко все чаще публично дистанцировались влиятельные интеллектуалы, которые прежде сохраняли нейтралитет или сотрудничали с властью. Другие, не порывая с режимом открыто, принимали участие в дискуссиях о его трансформации.
В годы экономического чуда Франко столкнулся с парадоксом, который ожидает любого успешного автократа-модернизатора. Экономические успехи укрепили режим, но одновременно у разбогатевших, живущих более насыщенной жизнью граждан повысилось самоуважение. Они стали считать свои взгляды ценными, а голоса важными, хотели выражать свое мнение или хотя бы наблюдать, как это делают другие.
Франко оказался перед выбором: считать, как в старые времена, любую политическую дискуссию преступлением, загонять ее в подполье, в самиздат, уступив все права на нее оппозиции, или смириться с существованием легальных очагов относительно свободного обсуждения политических вопросов и как-то на него влиять. Диктатор выбрал второй вариант при условии, что разговор будет сдержанным и по возможности элитарным.
Чтобы не наживать себе новых влиятельных врагов, Франко не стал беспощадно преследовать тех представителей номенклатуры, которые покидали ее ряды. В 1964 г., находясь на должности посла Испании в Париже, о разрыве с режимом объявил Хосе Мария де Ареильса, который в предыдущем десятилетии на посту посла в Вашингтоне много сделал для нормализации отношений между режимом Франко и США. Ареильса, в прошлом фалангист и ветеран «Голубой дивизии», перешел от Франко к дону Хуану, которого многие либеральные оппозиционеры считали законным главой страны. Ареильса создал и возглавил секретариат при нем — что-то вроде королевского правительства в изгнании. В депешах советские дипломаты иногда называли Ареильсу «лидером разрешенной оппозиции».
Тогда же сложил полномочия прокурадор кортесов Хоакин Руис-Хименес, в прошлом либерально настроенный министр образования, который лишился поста после того, как в Мадриде в 1956 г. прошли первые с довоенных времен масштабные студенческие волнения. Руис-Хименес основал журнал Cuadernos para el Diálogo («Тетради диалога»), который стал одной из площадок, где можно было обсуждать общественно-политические вопросы еще до отмены предварительной цензуры в 1966 г.
В 1965 г. после прошедших в Мадриде очередных студенческих волнений против Франко открыто выступили два известных преподавателя — философы и публицисты Энрике Тьерно Гальван и Хосе Луис Лопес Арангурен. То, что люди либеральных, даже левых взглядов занимали официальные должности в государственной системе образования, уже мало кого удивляло: другой интеллигенции у нас для вас нет. После участия в студенческом марше за демократию оба профессора потеряли свои должности и на время уехали в США, но еще при жизни Франко вернулись в Испанию и в университет. Окружение Франко хотело быть представленным в интеллектуальном мире Европы действительно авторитетными людьми, и ему приходилось мириться с их убеждениями, пока эти убеждения не принимали форму открытого бунта.