Рейвену было не по себе. Через силу, хотя медленно и учтиво, он вел свои обожаемые литературоведческие диалоги, перескакивая с языка на язык – на армянском он говорил с особенным удовольствием, хотя Вронский его совершенно не знал. Рейвену это было известно; и то, что он все время сбивался на «хайк», означало предельную отягощенность какой-то другой мыслью…
Наконец Рейвен смолк. Изо всех сил стараясь не пользоваться клювом, он вытащил концом махового пера золотые часы на цепочке, но открыть их без помощи клюва нечего было и мечтать. Наконец крышка отщелкнулась.
– Прраво, я засиделся… – со вздохом сказал он. – Что ж, доррогой дрруг, мне порра… На бюст Пандорры…
Он повторил это несколько раз, но уходить отчего-то медлил. Тогда решился Вронский.
– С вами что-то неладно?.. – спросил он тихо.
– Нет, – спустя длинную паузу ответил Рейвен. – С вами.
– То есть как?.. – непонимающе взглянул на него Вронский.
Рейвен потопал по ковру пыльными штиблетами. Ковер немедленно отозвался равным количеством пыли, замерцавшей в косом луче настольной лампы.
– В-вы знаете, – нехотя сказал он, – ведь мне не доверряют… Даже свои… Дурраки… Тысячи лет пррожить ррядом с человеком и даже не старраться его понять!.. А человек старрался… Вот Эдгарр или Горрький… или Александрр… Та пррелестная легенда, что вы мне ррасказали, об оррле и ворроне… Ведь в ней есть прравда… Падаль прриятнее на вкус, падаль легче усваивается, падальщиком быть благорродно, и все же иногда хочется перременить судьбу… На мое несчастье, я еще и научился рразбирать ваши буквы и слова… Черрез это я стал слишком близко к вам и отдалился от наррода Ворронов…
– Не переживайте, Рейвен, – сказал Вронский, – в истории это не первый случай…
– Настолько-то я гррамотен, – сухо отрезал Рейвен. – Однако не во мне дело… Сегодня днем я был прриглашен по служебной надобности в Депарртамент Сов. Они мне тоже не доверряют, но обойтись без меня не могут. В кабинете белобррысой Сипухи, которрая вылетала пообедать мышами в виваррии… Там кррутился магнитофон. Звук вык-ключили, но не до конца мой слух вы карр… знаете… Говоррил человек… но с пррекрасным совьим выговорром…
Он нервно клюнул пуговицу собственного плаща. Пуговица брызнула черными осколками.
– Это была инфоррмация на вас, дрруг мой, – брюзгливо сказал Рейвен. – Там говоррилось, что вы злостно и не перрвый месяц наррушаете пятый пункт… а-арркрр…
Вронский медленно встал из кресла.
– И какие доказательства? – тихо спросил он.
– Кррутые… Кошачья шеррсть на вашей курртке…
– И все, что ли?..
Рейвен сожалеюще покачал головой.
– Этого вполне достаточно, ддрруг мой… Совы не шутят… К тому же из-за океана пррилетел Белый Оррлан, и все кррайне осложнилось…
– Что же теперь делать?.. – тоскливо пробормотал Вронский. – Вот ведь ерунда какая…
– Дрруг мой, эт-то не еррунда! – рокотнул Рейвен. – Даже если вас просто firre… туррнут… уже стррашновато. А уж с пятым пунктом все прроисходит много серрьезнее…
Его передернуло.
– Какая еррунда! – злобно каркнул он. – Сам террпеть не могу этих ворровок и разбойниц!.. Рразорряют гнезда, жррут птенцов!.. Но люббой взррослый воррон может прробить ей черреп! В конце концов это лич-чное крронк… дело людей, кого они прредпочитают. Они сами м-млекопитающие и плотоядные… Нет, непрременно нужно лезть, дирректировать, рразводить кк-кампании…
Вронский только кивал, не слишком хорошо улавливая, что говорит Рейвен.
Время утекало.
Единственное, что можно было сделать – это немедленно смыться. С каждой секундой шансов оставалось все меньше, а Рейвен тянул и тянул с уходом. И вдруг Сергея прокололо, как горячей иглой, жалостью к этому чудаку… Ни человек, ни Птица… Впрочем, нет. Птица бы и не подумала сделать подобное. Для них чем больше сырья поступит на кормокомбинат, тем лучше. В местах исторического гнездования им такой лафы нет и не предвидится. Там борьба за существование свирепее с каждым днем… Большой Перелет… Птичий Базар… Конечно, куда от истории денешься… И все-таки горько. Привыкли мы, черт возьми, звучать гордо…
Повернувшись к креслу, он хотел участливо потрепать гостя по торчащим лопаткам, но Рейвен уже барахтался в кресле, пытаясь встать. Вот он встал, отдышался и, не оглядываясь, зашаркал к двери. Вот дверь хлопнула. Вронский остался один.
– Что ж, – прокомментировал он вслух, – долгие проводы – лишние слезы…