– Ага, ты в цыганский посёлок приехала специально, чтобы архитектурой полюбоваться! – хмыкнул Беляков.
«Тойота» в это время выбралась из закоулков завокзального района на оживлённую Красноармейскую и шибко понеслась вперёд. До райотдела было каких-то три-четыре минуты езды, и я затараторила, судорожно пытаясь переломить свою участь:
– Говорю же тебе – не колюсь! Что ты за человек такой?! На – посмотри на вены! – и я, закатав рваные рукава кофтейки, сунула руки вперёд, демонстрируя, что проколов от иглы на них нет.
Беляков мельком, но вполне профессионально взглянул и, не снижая уровня подозрительности в голосе, поинтересовался:
– Зачем тогда возле дома Яна болталась? О чём с тобой эта тощая перхоть в фингалах трещала? Или ты, может, сама от себя торгуешь?
– Брата искала. Наркоша он у меня. Неделю дома не появляется – может, и в живых уже нету, – плела я придуманную Любашей легенду.
Затылок Белякова ничем не выдал интереса к моим словам, и машина так же ходко шла по асфальту, но поворот к РОВД мы почему-то пропустили и поехали дальше. Почувствовав, что чего-то добилась, я старалась закрепить успех и рассказывала, рассказывала, какой гад мой младший братишка, что он проколол квартиру, доставшуюся нам после смерти родителей, что периодически я разыскиваю его по всему городу и вытаскиваю из притонов, где он зависает в бессознательном состоянии, как овощ. Но это же мой брат, и кроме него, у меня нет никого на белом свете! Так говорила я и уже сама верила, что так всё оно и есть на самом деле, и размазывала по лицу слёзы страха и надежды.
Беляков ни разу не перебил меня, и я никак не могла понять, что он думает обо всём этом. «Тойота» между тем катила вдоль берега Усть-Китима, миновав последние здания и всё глубже забираясь в непролазную глушь серо-зелёного прибрежного кустарника. Никогда бы не подумала, что в пяти минутах ходьбы от центра города может находиться такой болотистый уголок девственной сельвы, населённый стаями комаров с размахом крыльев, как у орла.
Доморощенный комиссар Каттани запоздало тормознул, едва не снеся куст, за которым желтела мутная вода Усть-Китима. Заглушил мотор и медленно сказал, по-прежнему не оборачиваясь:
– Ладно, хорош трепаться про своего братца-недоноска. Я тебе не папа-мама, сопли вытирать не собираюсь. Считай, что ты меня убедила. Поэтому давай по-доброму договоримся: сейчас ты мне скоренько минетик делаешь, убираешься отсюда, и больше я тебя не вижу. Замётано? Если нет – едем в райотдел, и я кручу тебя по полной программе. Тогда суток на трое поиски брата придётся отложить… Ну как, лапуля?
Беляков не был страхолюдиной. Симпатичный, тренированный самец, волевое лицо, окаймлённое светлыми бачками. В иной обстановке я бы с удовольствием пофлиртовала с ним, потанцевала бы где-нибудь в ночном клубе, но сейчас, кроме гадливости, борец за возрождение державы не вызывал у меня ничего. Я глубоко вздохнула, как перед броском в омут, и тряхнула головой:
– Хорошо.
Мент нажал кнопку, разблокировав двери, и я смогла выйти наружу. Спасаться бегством мне и в голову не могло прийти – такой догонит во мгновение ока. Беляков открыл переднюю дверцу и, не выходя из-за руля, нетерпеливым кивком руки подозвал меня. Я подошла ближе и увидела, что парень он скорый: на занятиях по спецподготовке их, видать, учили не только метко пулять и применять болевые приёмы, но и раздеваться на скорость. Брюки Белякова были расстёгнуты, и всё его мужское естество солидно бугрилось меж коленей багровым грибом-поганкой. Я на мгновения застыла в растерянности.
– Не тормози, цыпочка, – проговорил Беляков до странности изменившимся голосом, каким-то хриплым полушёпотом, и прикрыл глаза, – Давай, делай быстрее!
И я сделала. Наклонившись ниже в салон автомобиля, я зарычала и от души, изо всех сил, шарахнула Белякова кулаком по его хозяйству. Гроза наркоманов не ожидал такой подлости, видать, своим жалостливым рассказом мне всё-таки удалось дезориентировать его. Беляков взвыл от боли и беспорядочно хватанул руками воздух, пытаясь зацепить меня, но я успела отпрянуть. Тогда он попробовал выскочить из машины. Лучше бы Беляков не делал этого, потому что дверца, которую я захлопнула изо всей своей дамской мочи, плотно припечатала ему голову, и по стеклу моментально расплылась алая клякса крови из лопнувшей на ментовском лбу кожи.
Ах, полюбоваться бы подольше таким великолепием! Но я уже ломилась сквозь кусты к речке. Где-то за спиной орал и затейливо матерился Беляков. Не знаю, почему он всё-таки не погнался за мной: то ли же боль была столь сильна, то ли в спущенных штанах запутался. Я рухнула в вонючую воду, которая едва доходила мне до пояса и изо всех сил побрела на другой берег.