В помещение вошел невысокий разносчик с ящиком товаров первой необходимости.
— Уважаемые господа, ножи из Золингена режут все, даже гвозди и крюки, — начал разглагольствовать он.
— Это питейное заведение. Или господин что-то заказывает, или дорога свободна, — прорычал бульдог, доказывая, что может говорить.
Торговец полез в карман и, не найдя ни пфенига, начал отступление.
— Эй! — Мок ожил. — Я вас приглашаю. Подайте еще по можжевеловке.
Разносчик снял пальто, поставил короб на пол и подсел к Моку. Бармен выполнил свои обязанности. Через некоторое время от обеих стопок остались только мокрые следы на псевдомраморной поверхности столика.
— Это действительно отличные ножи, — торговец вернулся к прерванной теме. — Можно ними быстро и ровно нарезать лук, хлеб и колбасу, и… — здесь человек глянул на Мока прищурившись, — …измельчить тещу!
Никто не рассмеялся, даже сам шутник. Мок заплатил за еще одну очередь можжевеловки и наклонился к своему товарищу.
— Ничего у вас не куплю. Поведайте мне, как идет бизнес, как к вам относятся люди и так далее. Я писатель, и меня интересуют разные истории. — Мок говорил правду, потому что он записывал характеристики людей, с которыми часто контактировал. Многие бы заплатили за информацию, содержащуюся в этих «жизнеописаниях знаменитых мужей».
— Я расскажу вам историю о том, как эти ножи режут железо, — торговец впал в неописуемый восторг.
— Ведь никто не будет ими кроить железо, — рявкнул со злостью бармен. — К чему нужны такие ножи?! Приходят, уроды, и всучивают мне что-то, чего мне не нужно. Тебе повезло, что этот господин пригласил тебя, а то бы дал на орехи.
Торговец огорчился. Мок встал, оделся и подошел к бармену.
— Уверяю, что эти ножи вам пригодятся, — сказал он.
Продавец ножей только не расцвел от восторга.
— Для чего же? — в замешательстве спросил бармен.
— Ими можно совершить харакири. — Мок, видя, что бармен не понял, добавил: — Или вычистить грязь из-под ногтей.
Симпатичный бульдог перестал быть симпатичным.
Еще менее приятной была погода. Сильный ветер срывал кожухи повозок, стоящих на Вахтплац и бил по ним дождем со снегом. Мок, придерживая шляпу, прыгнул в коляску и велел везти на Редигерплац, 2. Фиакер послюнявил карандаш и медленно записал адрес в толстой записной книжке. Надел на голову старомодный цилиндр и прикрикнул на коня. Мок чувствовал, что настал тот момент, когда алкоголь становится самым льстивым и коварным: человек лопается от эйфории, и одновременно чувствует себя трезвым, мысли ясно, не заикается и не шатается. Глотни еще, подзуживает демон. Мок увидел в углу коляски розу на коротком стебле. Он потянулся к ней и замер: чайная, слегка увядшая роза. Он огляделся вокруг себя в поисках карточки с надписью «Никогда больше, Эберхард». Он ничего не нашел. Он по-дружески похлопал фиакера по плечу.
— Эй, господин возничий, приятно в вашей коляске. Даже есть цветы.
Фиакер выкликнул что-то, что было заглушено ветром и трамваем, скользящим по оживленной улице возле Фрайбургского вокзала. Мок — к удивлению извозчика — уселся рядом с ним.
— Вы всегда так украшаете карету цветами? — бормотал он, притворяясь более пьяным, чем был на самом деле. — Это мне нравится, хорошо платят за такую езду.
— Сегодня я вез двух клиенток с корзинкой этих роз. Одна, значит, выпала, — любезно ответил фиакер.
— Остановите эту повозку, — Мок прижал свое удостоверение под нос удивленного возницы. Коляска повернула направо, перекрыв въезд во внутренний двор здания вокзалов на Зибенхуфенерштрассе. — Откуда и куда вез этих женщин? — Мок совершенно протрезвел и начал серию вопросов.
— На Борек. А откуда? А уже отсюда, куда мы едем — с Редигерплац.
— У вас есть точный адрес того места на Борке?
— Да. Я должен отчитаться перед шефом, — фиакер достал грязную тетрадь и, слюнявя пальцы, сражался с листами, вырываемыми ветром. — Да, Эйхеналлее на Борке.
— Как выглядели те женщины? — Мок быстро записывал адрес в записной книжке.
— Одна брюнетка, другая блондинка. В вуалях. Красивые бабы.
Мока разбудили радостные детские крики. Он зажег лампу, стоящую у кровати. Он потер глаза, пригладил волосы и огляделся по спальне, как будто искал детей, которые нарушили его неспокойный сон после мучительного, жирного и торопливого обеда. Он взглянул в темное окно: сыпал первый снег, который побудил детей на игры во дворе еврейской народной школы. Услышав голос Софи, он снял стеганую бонжурку, серые брюки из толстой шерсти и надел костюм и галстук обратно, а также кожаные пантофли, блестящие от крема. Он осмотрел в зеркало свое лицо с двухэтажными балконами под глазами и потянулся к кувшину с несладкой мятой, которая — как сказал ему сегодня Адальберт — была лучшим лекарством от похмелья. Он похлопал по обвисшим щекам одеколоном и вместе с кувшином вышел в прихожую, где наткнулся на Марту, несущую поднос с посудой для кофе. Он направился в гостиную за служанкой. Софи сидела около стола в голубом платье. Ее почти белые волосы, вопреки господствующей моде, достигали плеч и были настолько густыми, что их с трудом охватывала голубая лента. Чуть маловатые, зеленые глаза придавали ее лицу решительное и несколько ироничное выражение. «Блядские глаза», — подумал Мок, когда — представленный ей на балу-карнавале в Силезском Регентстве три года назад, — с трудом заставил себя поднять взгляд выше, над ее полной грудью. Теперь глаза Софи были глазами измученной женщины, усталой и разочарованной. Синяк вокруг одного из них был немного темнее, чем светлые дуги голубых теней для век. Мок стал в дверях и старался не смотреть на ее лицо. Он любовался врожденной элегантностью ее движений — когда осторожно наклонила молочник, любуясь, как молоко нарушает черную окраску кофе, когда осторожно подносила к губам хрупкую чашку, когда с легким нетерпением крутила ручку радиоприемника, ища в эфире любимого Бетховена. Мок сел за стол и вгляделся в Софи.