Мок открыл глаза, дал Митци знак, чтобы она перестала. Та заплакала и замолчала. Со двора донеслись одобрительные возгласы.
— Убирайся, — сказал он подмастерью портного. — Не таращись на меня и не благодари меня. Просто уходи… Не закрывай дверь и пусть сюда войти моим людям.
Вирт и Цупитца появились в номере. Митци при их виде почувствовала замешательство и снова закрыла покрывалом свое причинное место. Оба мужчины стояли в дверях и смотрели изумленно на советника, который все еще лежал на прожженной окурками постели рядом с проституткой.
Мок, не вставая, повернул голову к Митци и спросил:
— Был у тебя сегодня рыжий, пьяный парень. Что он сказал и куда пошел?
— У меня было пять клиентов, и ни один не был рыжим, — ответила медленно Митци.
Мока поглотила скука. Он почувствовал себя рабочим, который в тысячный раз стоит у одной машины, в тысячный раз помещает в тиски одни и те же детали, обездвиживает их и закрепляет. Сколько раз он видел вызывающие взгляды сутенеров и неподвижные бандитов, тяжелые веки убийц, суетливые глаза воров — и все они говорили: «Отвали, легавый, я тебе ничего не скажу!» Мок вооружался в такие моменты железным ломом, дубинкой или кастетом, снимал сюртук, закатывал рукава, надевал нарукавники и резиновый фартук, чтобы не запачкать себя кровью. Этих приготовлений обычно не хватало. Тогда сентиментальными аргументами он начинал убеждать допрашиваемых. Он сидел рядом с ними и, поигрывая дубинкой или кастетом, рассказывал об их больных детях, женах, невестах, забираемых родителях и запертых в тюрьмах братьях. Обещал помощь полиции и освобождение от первоочередных материальных забот. Немногочисленные давали себя переубедить и — глядя понуро в чугунную раковину, единственный предмет, который в комнате для допросов позволял остановить глаза — вышептывали тайны, а Мок как участливый исповедник долго потом разговаривал с ними и давал отпущение грехов. Многих преступников не удавалось, однако, одурачить сентиментальным аргументом. Тогда смирившийся советник снимал костюм мучителя и видел в наглых глазах сутенеров, неподвижных слепых головорезов, под тяжелыми веками убийц вспышки триумфа. Однако они быстро гасли, когда Мок стоял далеко от допрашиваемых и едва слышным шепотом предъявлял самые сильные аргументы. Это были красочно рассказанные истории их дальнейшей жизни, настоящие эпосы братоубийственных, преступных распрей, пугающие пророчества унижений и изнасилований, которые заканчивались выпукло описанной смертью в мусорном баке или в течении Одры с рыбам, выедающими глаза. Когда это не помогало, Мок выходил из комнаты и передавал орудия пыток в руках здоровенных полицейских, которые почти никогда не снимали резиновых фартуков. Через несколько часов он возвращался и снова начинал попеременно нежные и угрожающие убеждения. Он с отчаянием наблюдал, как глаза исчезают среди опухших век, и ждал, когда горло допрашиваемых — как сказал поэт — «наполнится липкой слюной».
Теперь ему было скучно, потому что Митци не обманывалась обычным утверждением: «Ты шлюха, а я — полицейский», простая констатация, которая давала в большинстве случаев мгновенный эффект. Мок должен был перейти к еще более мрачным формам убеждения и в тысячный раз обратиться к притупленному рассудку. Он посмотрел еще раз в глаза Митци и увидел в них упрямство и веселье. Так смотрела на него Софи, когда он молил ее о миге любви. Точно так же поджимала рот его жена, когда выпускала дым от папиросы; так, наверно, делает и сейчас, сидя в какой-то мерзкой берлинской гостинице и прикрывая стройные бедра прожженной окурками постелью.
Мок резко встал, крепко схватил Митци за руку и выволок в коридор, где оставил ее под присмотром Цупитцы. Сам вошел обратно в номер и сказал Вирту:
— Обыщи эту комнату. Огненная Митци должна гасить свое пламя снегом.
Прошла минута, прежде чем Вирт понял, чего от него требует его полицейский патрон и опекун, — начал тщательный обыск. Мок стоял у окна и смотрел на пьяных юношей, которые, покрикивая, похлопывали подмастерья портного по плечам. Обнимая друг друга и поскальзываясь в плотных шапках снега, они двинулись по двору к надодранским валам. Шум в комнате также прекратился. Мок обернулся и увидел перед носом жестяную пудреницу из-под мази от мозолей, удерживаемую в согнутых пальцах Вирта. В ней был белый порошок.