— Торговать будет ваш тангитан? — осторожно осведомился Ухкахтак.
— Это его дело — очухается, сам скажет, — небрежно бросил Куркутский.
Именно это больше всего и беспокоило Ухкахтака. Он не любил, когда кто-нибудь другой торговал в его владениях.
— Какой у него товар?
— Оружие, — ответил Куркутский. — Другого у него нет. Чуток есть дурной веселящей воды.
— И ружья и водка у меня есть, — сказал Ухкахтак. — Так что пусть едет дальше.
В чоттагин вышла озабоченная женщина и что-то сказала по-эскимосски Ухкахтаку.
— Нога у него плохая, — перевел хозяин. — Палец почернел, отрезать придется.
— Какомэй, — встревоженно сказал Тымнэро. — А не помрет?
— Чего помирать? — махнул рукой Ухкахтак. — Вон в Энмыне канадский человек Сон живет, так он без обеих рук. И ничего. Женился, детишек наплодил. А тут палец на ноге. Серо сделает, он умеет.
Куркутский вполз в полог, чтобы поглядеть ногу торговца и посоветоваться с ним.
Бессекерский лежал у заднего жирника, укрытый одеялами из пыжика, и постанывал с закрытыми глазами.
— Как, ваше благородие Генрих Маркович? — осторожно дотронувшись до плеча торговца, спросил Куркутский. — Доспел?
— Отогреваюсь, — высунувшись из-под одеяла, ответил Бессекерский и слабо улыбнулся. — Боль изнутри так и течет, так и течет…
— Мольч, резать придется твою ногу, — напрямик сказал Куркутский.
— Да ты что? — На лице Бессекерского отразился ужас. — Ты что, всерьез?
— Женщина сказала. — Куркутский придвинулся к Бессекерскому. — А ну покажь-ка ногу.
Бессекерский выпростал из-под оленьего одеяла ноги, и Куркутский тщательно обследовал их, брезгливо дотрагиваясь до черной кожи.
— Мольч, она правду сказала, — озабоченно заметил Куркутский. — Левый палец совсем доспел. Если не отрезать сей день, завтра придется всю ногу коротить.
Бессекерский посмотрел на почерневшую ногу, сам потрогал палец и вдруг заплакал. Он всхлипывал без голоса, только вздрагивали плечи.
— Принеси канистру, — попросил он Куркутского.
Куркутский снял с нарты запас дурной веселящей воды, принес в полог вместе с железной кружкой. На деревянной дощечке внес кусок нерпичьей печенки.
— Печенкой закусите, ваше благородие. — Куркутский протянул дощечку со слегка подтаявшим куском печенки.
Бессекерский съел печенку и попросил еще. Насытившись и выпив кружку спирта, спросил:
— А человек-то хоть надежный?
— Сказывают, большой мастер, — успокоительно заверил торговца Куркутский. — Режет — будто чурку строгает.
Местный лекарь Серо без особого труда отрезал отмороженный сустав.
Когда Бессекерский немного выздоровел и начал интересоваться окружающими, Ухкахтак через Куркутского дал ему понять, что торговать ему здесь не придется, а лучше подумывать, как ехать дальше.
Впереди вокруг фиордов бухты Эмма лежали нищие селения…
Зима 1918 года в Ново-Мариинске отличалась свирепыми метелями и новостями, сбивавшими с толку коммерсантов, новоявленных чиновников и углекопов.
Радист не знал, куда деваться от любопытствующих. Даже в пургу они пробирались на холм и набивались в тесную рубку. Вели себя тихо, задерживали дыхание и с благоговением смотрели на мерцающую лампочку, прислушиваясь к неземному писку и ожидая, что скажет радист.
Но Асаевич молчал. Комитет общественного спасения — Совет недавним решением был отменен, хоть состав остался прежним, — постановил считать все телеграммы, принятые ново-мариинским радио, секретными, и радисту было объявлено, что их разглашение будет рассматриваться как тяжкое преступление.
Перепуганный Асаевич сначала попытался объявить радио неисправным, а потом потребовал поставить у дверей радиостанции вооруженную охрану. Однако охранники, назначаемые по добровольному желанию, в конце концов выведывали у слабохарактерного Асаевича содержание телеграмм, а потом разносили по Ново-Мариинску.
Сине-красная заря вставала над островом Алюмка, и с ледового океана тянуло мертвящей стужей. Холодный ветер подхватывал остывший печной пепел и уносил его вдоль улицы уездного центра. На реке Казачке с пушечным выстрелом трескался лед.
Ждали лета.
— Нынешним летом все должно решиться, — сказал как-то после долгого раздумья Иван Архипович Тренев. — Похоже, что адмирал Колчак всерьез взялся за умиротворение России. Да и союзники у него солидные — Америка да Япония.
Собеседником Тренева был Грушецкий, втихомолку радующийся отъезду своего конкурента Бес-секерского.