— Разве он мудрец, который все знает наперед? — с любопытством спросила Милюнэ. — Он же кладовщик, а его друг — этот Дмитрий — милиционером стал и большой нож на пояс нацепил.
— Это не нож, а сабля называется, — засмеялся Булатов. — Ты слыхала когда-нибудь о Ленине?
— Русский разбойник, — ответила Милюнэ. — Зачем ты о нем спрашиваешь? Лучше спой мне еще раз песню о сердце милом.
— Кто же тебе такое сказал про Ленина? — с изумлением спросил Булатов.
— В нашем доме хозяева только так и говорят о нем, — ответила Милюнэ. — А что, не такой он?
— Да ты знаешь! — Булатов долго искал слова, а потом сказал: — Ленин дал таким, как я, землю!
Однако это не произвело впечатления на Милюнэ.
— А зачем эта земля? — пожала она плечами. — Вон, сколько хочешь бери. В мешок клади или валяйся на ней, как мы с тобой.
— Да не эта земля! А та, на которой хлеб растет! Понимаешь — хлеб!
Милюнэ с изумлением смотрела на Булатова.
— Откуда же Ленин взял столько хорошей земли?
— Вся земля России, на которой растет хлеб, принадлежала помещикам, богатым людям, — принялся объяснять Булатов.
— Как Армагиргину? — догадалась Милюнэ.
— Вроде бы, — кивнул Булатов. — Эти помещики заставляли работать крестьян, таких, как я. Все, что вырастало, они отбирали себе, а нам оставляли самую малость. А мы бедствовали и голодали…
— А что, без Ленина не могли догадаться, что эту самую землю надо попросту отобрать у помещиков? — с наивным простодушием спросила Милюнэ.
— Может быть, догадывались, да не решались, — ответил Булатов. — Не знали, как это можно сделать. И Ленин сказал как.
— А как?
— Самим взять власть, — ответил ьулатов. — Стать во главе жизни.
Аресты в угольных копях и суд взбудоражили сонный Ново-Мариинск. Испугались даже торговцы, многие из которых входили в разные составы Комитета общественного спасения.
Тренев призвал в комнату Милюнэ и сказал:
— Сходи послушай, о чем там толкуют. И тебе интересно будет, поскольку ты девка любопытная, и нам потом расскажешь.
Милюнэ поначалу думала, что тангитанский суд состоит в том, что виноватого выставляют на всеобщее обозрение и увещевают.
Народу на судебном заседании было совсем немного. Родственники и близкие друзья обвиняемых оставались на том берегу лимана: буря не позволила им переправиться на правый берег Анадыря.
Суздалев сидел за большим столом, покрытым зеленой скатертью. Позади него на стене в старой раме, в которую раньше был заключен портрет государя, висел поясной литографированный портрет адмирала Колчака в полной парадной форме.
Немногочисленные любопытствующие сгрудились на задних скамьях и совсем стиснули сидящих рядом Булатова и Милюнэ.
Одного из шахтеров Милюнэ знала — его зва-ли Николай Звонцов. Он входил в состав комитета, который тогда назывался Советом. А другого она видела впервые, хотя имя его произносилось в доме Тренева: Алексей Шорохов.
Подсудимые сидели на специальной скамье перед столом с зеленой скатертью, а позади них с ружьями, удлиненными примкнутыми штыками, стояли милиционеры.
— Обвиняемый Звонцов! — Суздалев чуть поднял голову от бумаг. — При обыске в бараке, где вы проживали, под кроватью в сундучке была найдена взрывчатка. Скажите суду, для каких целей предполагалась сия взрывчатка?
— Знамо для чего, — ухмыльнувшись, ответил Звонцов. — Для уголька.
— Вы мне зубы не заговаривайте! — неожиданно выкрикнул Суздалев, и пенсне его слетело с носа. — Вы что же думаете, что мы такие олухи, что поверим вашим басням? Так знайте, что мы прибыли сюда для того, чтобы дочиста искоренить большевистскую заразу и всякие марксистские идеи. Скажите суду, что вы знаете о деятельности Петра Каширина!
— Петра Васильевича я знал как золотоискателя, а про другую деятельность его я не знаю, — ответил Звонцов.
— А не вместе ли с вами он принимал участие в организации большевистской первомайской демонстрации? — Голос Суздалева истончился, и он налил в графин желтоватой воды.
— Ежели за это судить, так весь Ново-Ма-риинск надо посадить на скамью подсудимых, — усмехнулся Звонцов.
Приговор читался медленно и торжественно. Оба обвиняемых были приговорены к смерти. Когда до сознания Милюнэ дошло это, она не выдержала и громко по-чукотски произнесла:
— Кыкэ вынэ вай!
— Тихо! — тут же отозвался эхом Струков. — Молчать!
Приговоренных, оглушенных только что услышанным и еще не до конца осознавших случившееся, провели к выходу. Они шли опустив головы, исподлобья глядя на остававшихся на свободе.