— Где лейтенант Орлик? Его машина? — надрывался он.
Танкист открыл люк, высунулся из башни и свободной рукой махнул в сторону второй от края тридцатьчетверки…
Организовав совместно с командирами стрелкового полка караульную службу, Кочергин и Орлик направились к штабному автобусу. Когда подошли, из двери дома блеснул свет и с крылечка спустилась Софья Григорьевна.
— Эх, пожить бы в таком! — вздохнул Кочергин.
— Да, он крепкий, меньше других пострадал, — согласилась она. — Кузьминский приказал раненых сюда снести. В гости заходите!
— Ну мы в их числе оказаться не торопимся… Однако позвольте, разве есть еще раненые? У меня сегодня день без потерь!
— Представьте, есть! Из третьего батальона двое и один убитый. Немцы, оказывается, попрятались кое-где.
— Ясно. Значит, нечисто их побрили! Хорошо вот так, дуром, из экипажей никто не пострадал. У меня башенным стрелком наш начхим. Каждый стал неоценим, если он… не совсем уж шушваль, каким мой Лубенок объявился! — оглянулся Орлик в дверях автобуса.
— Дверь, дверь побыстрее прикрывайте! — раздался голос Бережнова. — Свет отсель далеко видать!
В прокуренном автобусе за столом расположились Козелков и узкоплечий, костлявый военврач 2-го ранга Кузьминский. Кочергин видел его раньше только мельком. Пили чай из термоса. Напротив, рядом с Бережновым, согнувшись и мрачно свесив цыганский чуб над полной кружкой, сидел капитан Рязанцев, которого Кочергин не встречал с самого Ляпичева.
— Гость у нас, посланец из-за реки! — кивнул в его сторону подполковник. — Героев на тот берег вербует… К гитлеровцам валят подкрепления, а наших за Аксаем подкрепить нечем.
— За рекой? А здесь, товарищ комполка? Теперь корпус, пожалуй, будет собираться в кулак, иначе шиш повоюешь! — авторитетно заметил Орлик.
— Так вот, Рязанцев! У Карапетяна ты, говоришь, был, наши дела тебе известны. Так что… пей-ка ты чай! Вот тебе сахар, — сказал Бережнов и стукнул по столу большим куском рафинада. — Последний отдаю!
— А вот и еще угощеньице! — бросила на стол связку баранок Софья Григорьевна. — Давно не пробовали?
Все уставились на окаменевшие баранки.
— Чудеса! — хрустнув баранкой, смачно прихлебнул из кружки Рязанцев, двигая большим кадыком. — Где вы, товарищ… военврач их раздобыли?
Его не поправили. Военврач так военврач.
— Мы таких вопросов Софье Григорьевне давно не задаем, — подбросил Кочергин.
— Ладно, насмешник… — отмахнулась она. — Организуйте-ка лучше чай. Из термоса все не напьемся!
— Во-во, по этой части Кочергин спец! Я как-то поинтересовался, где он поднаторел чай заваривать. Оказалось, у классика вычитал, — сказал Козелков, подсаживаясь поближе.
— В романе «Яма», — прихватил рукавицей горячий чайник Кочергин. — Заварки вот маловато! У Куприна в ней недостатка не было.
Рязанцев, глядевший по-прежнему хмуро, окинул смеявшихся недобрым взглядом. Сдвинув шлем на затылок, вытер потный лоб тыльной стороной черного запястья, положив новый мазок. Молча сверкнул белками. Поставив чайник на печку, Кочергин щедро подбросил древесных обломков. Пламя загудело.
— А что Куприн? — оборвала смех молодых Софья Григорьевна. — Может быть, вы, Юра, наизусть что помните?
— Он стихов не писал, — уклонился Кочергин, — а прозу немногие запоминают. Для этого Сорелем надо быть.
— Кем, кем? — заинтересовался Бережнов.
— Сорель — герой произведения Стендаля, — пояснил Кузьминский. Он немного картавил.
— Кочергин, а свои стихи почему не прочтешь?
«Ну, память… — растерялся Кочергин. — Тогда, в Немках, мельком подполковнику упомянул, без умысла».
Все смотрели ободряюще. Кузьминский вынул и зачем-то надел очки. В очках он казался старше, почти как Бережнов.
— Что ж! — решился лейтенант. — Вот, про нас сочинил… Про корпус, — поправился он. — Не очень складно, наверное… — И начал: