Нападавший лежал на спине. Голова свешивалась за металлическую оградку, окружавшую газон с чахлыми кустиками недавно высаженной сирени.
«Ух, как я его!.. – подумал Слепаков, прижимая ладонь к левой стороне груди – сердце все еще угрюмо бухало и трепыхалось. Поглядел внимательно на лежавшего. – А где нож?..» Пенсионер осмотрел место битвы. Ножа не было. Слепаков наклонился к лежавшему. Глаза закатаны, рот приоткрыт, шея неестественно скособочена. Всеволод Васильевич толкнул парня в плечо, тот не шевельнулся. Из уголка рта вытекла красноватая мутная струйка. «Черт бы его… Надо вызвать “скорую”! – Слепаков умело взял запястье лежавшего, прислушался.
«Кири-куку! Царствуй, лежа на боку!» – весело прозвучало в голове пенсионера. Он отпрянул. Голова закружилась, в глазах запрыгали точечные блики. «Труп!» – крикнуло внутри. «Я убил человека… Но он бандит, грабитель, пенсию хотел отнять… И нож… Был ведь нож! А теперь нет. Как доказать, что умерший хотел ограбить?»
Конец всему – арестуют и осудят за убийство. Бежать следовало немедленно, пока кто-нибудь не появился.
Слепаков торопливо оглядел себя. Ничего не порвано, не испачкано. Отряхивая колени и куртку, он бросился прочь от страшного закутка.
«Скорее, скорее!.. Никто не видел… Этот гад, наверно, мигрант без регистрации…» – лихорадочно думал Всеволод Васильевич. Никто не встретился при выходе на улицу, хотя… Какая-то щуплая тень, изломисто падая на стену дома, мгновенно проскользнула и пропала за углом.
«Ничего, ничего… Не найдут!.. И, в конце концов, я защищал свою жизнь, свою личную собственность!.. Не найдут… Сами виноваты: напустили полную Москву… Грабят, убивают, взрывают…» – весь этот винегрет еще долго болтался в разгоряченной голове. Но с течением времени Слепаков успокоился, и тут…
Газета! О, будь она проклята! Он оставил рядом с трупом газету, которую полчаса назад купил в киоске «Роспечать». Теперь, вне всякого сомнения, его найдут.
Слепаков жалко застонал и понуро побрел к трамвайной остановке, сел на тридцатый номер, поехал в сторону Щукинского рынка и дальше – вплоть до станции метрополитена, названной в честь революционера-террориста.
Разумеется, возвращаться глупо, там уже появились люди и нашли его бездарно оставленную газету… Отпечатки пальцев – во-первых, а во-вторых, запросто установят, кто покупал не так часто приобретаемую по сравнению с «МК» или «Вечеркой» оппозиционную газету. И его наверняка узнают продавцы: постоянный клиент, – анализировал положение Слепаков.
«Начинается дождь… И это прекрасно, просто великолепно! Сильнее бы, сильнее… Обильней… Газета размокнет, превратится в линялые лохмотья, разорвется – и отпечатки пальцев будут устранены… Хоть бы дождь усилился, хлынул до приезда оперативной группы…» Словно принимая во внимание безмолвные мольбы Слепакова, небо насупилось, следом за белым зигзагом молнии хлестко шарахнуло. Саданул по темно-зеленой листве, рванул провода трамвайных линий, замордовал рекламные стенды могучий порыв ветра, и сплошной стеклянной пенящейся стеной обвалился ливень. «Ура! – опять прокричал внутри Всеволода Васильевича тот же веселый голос. – Отмоемся! Все будет в ажуре! Кири-куку! Вот вам. Не докопаетесь, природа за меня. Я не виноват, не виноват!» И, сидя у открытого трамвайного окна, безудержно промокая и прикрывшись ладонью от чьего-либо постороннего взгляда, Слепаков под раскаты июльской грозы заплакал.
Возвращался он на метро с нарочитыми пересадками, приехал домой часа через три с половиной.
– Боже мой! – вскричала жена при виде мокрого до нитки Всеволода Васильевича. – Под самую грозу попал, бедный ты мой! Где же тебя носило, сердечный ты мой?
– Да ладно тебе, Зина, – буркнул Слепаков, переодеваясь в сухое. – Ездил тут на распродажу электродеталей, посмотреть кое-чего хотел. Слепаков вел себя с наигранным равнодушием, с внешними признаками обыкновенной усталости, вяло поел.
– Может, водочки выпьешь? – теплым, родным голосом шепнула жена и понимающе нежно улыбнулась.
– Нет, не надо водки, – воспротивился Слепаков, что не очень-то было на него похоже. Ибо в воображении мелькнула селедочница с жирными малосольными ломтиками и фиолетовыми кольцами лука, толстодонная запотевшая стопка, наполненная до золотого ободка… – Чаю горячего. Пойди, пойди вскипяти.
Он медленно выпил чашку чая. Улучив момент, тайно проглотил две таблетки феназепама и пошел спать. Лег и лежал с похоронным выражением на лице. Тело постепенно начало теплеть, расслабляться. Последними подконтрольными мыслями были: «Что я сделал! И откуда это: “кири-куку, царствуй на боку”? С чего это вдруг прицепилось? Пословица, что ли, какая-то?» Так и не сделав окончательного вывода, Всеволод Васильевич провалился в неуютный, тягостный сон.