— Будьте любезны принести горчицу.
— Сию минуту.
Шаван снова погружался в обслуживание. Амеде готовил мороженое.
За окнами нет-нет, да и мелькнет бледно-голубое море и подъемные краны, скрестившие свои руки над недостроенными стенами. Речь шла о подлинном расследовании преступления. Людовик силился извлечь из памяти забытые детали давних лет.
— Ну как, по-твоему, я могу вспомнить, во что она была тогда одета? — возмущался он. — Да, похоже, она любила наряжаться. Но какое значение это может иметь теперь?
В Марселе «Мистраль» ожидало необычное скопление пассажиров. Тем лучше! Чем больше клиентов, тем быстрее пролетит время. Ресторан быстро заполнялся. Амеде пек слоеные пирожки. Шаван думал, что если Люсьена умрет, то он уйдет с работы или же попросит, чтобы его перевели на другую линию, например Париж — Венеция. С «Мистралем» у него были связаны слишком тяжелые воспоминания. Пожалуй, он даже согласился бы перейти на должность проводника спального вагона. Тогда он смог бы ночи напролет смотреть, как пробегают кадры из его жизни и жизни Люсьены — фильм, смонтированный умалишенным.
Вторая смена затянулась; в ресторане ни единого свободного места. Затем, после Авиньона, он превратился в кафе. То был час, когда старые дамы, ковыляя из вагона в вагон, с опаской проходили через гармошку между ними, чувствуя себя неуверенно перед стеклянными дверьми, которые автоматически раздвигались перед ними в самый последний момент. Они приходили выпить чашку чая. Шаван возлагал их обслуживание на своих подручных и позволял себе потрепаться с Амеде — короткий перекур перед тем, как наступит пора заниматься ужином.
Усталость исподтишка поднималась по его ногам. От самого Дижона Шаван орудовал как робот. Ни одного свободного столика. Стоя перед плитами, Амеде напоминал ударника джазового оркестра, руки которого находятся всюду одновременно, а тело трясется в ритме буги-вуги. Шаван и малыш Мишель то идут гуськом, то навстречу один другому, проворные, деловитые, с гримасой любезности на устах.
Вот и настало время второго захода. Пассажиры теснились у двух входов в вагон-ресторан. Тому, кто не решался войти, Шаван указывал на свободные места. Внезапно он столкнулся лицом к лицу с Доминик. Их взгляды встретились, и это был миг хуже не придумаешь. Однако годы работы в вагоне-ресторане так вышколили Шавана, что он ничем не выдал панического ужаса.
— Нас трое, — сказала Доминик, ехидно ухмыльнувшись.
Шаван вытянул руку.
— Вот свободное место, прошу вас.
Теперь зал был забит битком. Шаван укрылся у входа в контору; он думал: «У меня не хватит сил. Я больше не выдержу». Он потел, как актер, забывший текст своей роли в тот самый момент, когда занавес поднимается. «Как же она, должно быть, сейчас потешается надо мной в душе! Мужчина из Габона! Богатый колонист!.. Да он же не кто иной, как гарсон из кафе!»
— Что с тобой творится? — спросил Амеде. — Посмотрелся бы в зеркало! У тебя лицо такое же белое, как камамбер. Плохо себя чувствуешь?.. На! Держи севрюгу.
Установив поднос на предплечье, Шаван начал обслуживать клиентов. Он вспомнил про забастовку на международных авиалиниях. Нормальное дело — за отсутствием самолета она возвращается с Корсики на «Мистрале». А ее спутники — молодая женщина и мальчик — несомненно родственники. По мере того, как Шаван приближался к Доминик, у него на лбу выступал пот. Ей ничего не стоит уязвить его публично, оскорбить при подчиненных или же расхохотаться прямо в лицо, спросить: «Какого шута ты тут делаешь?» И что он ответит? «Я пытаюсь вернуться в строй. И вот согласился на эту работу в ожидании лучшего!» Шаван догадывался, как смешно он будет выглядеть, и краешком глаза наблюдал за Доминик. Та, явно нервничая, крошила свой хлеб. И когда он подошел к ее ряду, подняла глаза, которые смотрели сквозь него.
— Мы возьмем баранины.
Шаван продолжал опорожнять свое блюдо. Отныне что толку названивать у дверей этой шлюшки. И все вопросы, которые он рассчитывал еще задать ей о Лейле, так и останутся без ответа. Все заканчивается хуже быть не может. Преодолевая себя, Шаван обслуживал пассажиров, задевая Доминик по пути туда и назад, каждый миг ожидая оклика, поскольку она не из тех особ, какие спускают обиду, и, должно быть, говорила себе, что он здорово над ней поиздевался. Тем не менее он подавал бараньи отбивные непринужденным движением кисти, чем весьма гордился, и так, будто между ними ничего не произошло. Дуэль состоялась в тот момент, когда он, выписывая счет, задержался у ее столика. Разумеется, он мог бы поручить это дело кому-нибудь еще. Но взимание платы принадлежало ему по праву, и он ни разу еще не перекладывал эту работу на другого. «В конце концов, думал он, я здесь у себя, и, если она хочет скандала, она получит его!»