— Болван!
Я пожал плечами. Пожилой путеец залез на пригорок и очутился рядом. Его подбородок воинственно трясся:
— Послушайте, Коллер! Даже если вагон исправен, куда вы на нём поедете? До Регенфельде? Туда, где нас встретят директорские подручные? Я же говорил, на линии нет промежуточных станций, и места там болотистые.
— Правильно. Поэтому мы поедем в обратную сторону.
— Что?!
Он выпучил глаза.
— У автомотрисы ведь две кабины? А рельсы ведут до самого Линдсберга.
— Но дорога закрыта!
— Где-то я такое уже слышал.
Горьковатый утренний воздух рассеивал голоса и звуки. С гор опять спустился туман, а вместе с ним влажность и холодок близких осенних заморозков. Вереница ламп на ажурных кронштейнах казалась выточенной из хрусталя.
Я поёжился. Засохшая кровь из мелких порезов образовала что-то вроде нагрудника, но, разумеется, не давала тепла. Надо было содрать футболку с того парнишки, что ждал Людвига. Всё равно, она ему не скоро понадобится.
***
Поезд дремал на путях, там, где я с ним и расстался. В утреннем свете он выглядел ещё более громоздким и несуразным, с оранжево-чёрными ограничительными полосами, площадкой для крепления мини-крана и заострёнными зеркалами, напоминающими рога. Я обрадовался, заметив откидную лесенку в пассажирский отсек. Отсутствие перил — это мелочи, а вот второй раз подсадить толстуху на собственном вертолёте я бы уже не смог. Не хватало горючего.
— Мы поедем на этом? — усомнилась Афрани.
— Надеюсь, что да.
— А вы умеете им управлять?
Я не успел ответить. От серой коробки пакгауза отделился человек и медленно пошёл к нам, помахивая рукой, как на прогулке. Он был в кепи, небрежно сдвинутом на самый затылок и куртке военного образца. Оружия, судя по всему, при нём не было — расстёгнутая кобура висела пустым кульком.
— Вам чего? Вы кто такие?
— Ультерих!
На его лице — пропитой физиономии отставного лентяя — отобразилось крайнее недоумение. Я не стал ждать, пока он сложит простые числа, и сделав шаг вперёд, сократил расстояние. Он заморгал. Напряжённая работа мысли никак не вязалась с крепким перегаром и щетиной, которая приобретается лишь многодневным пьянством.
— А что там за сыр-бор? Вроде как взрыв!
— Вроде того, — согласился я. — А вагон у тебя на ходу?
— Этот? Небось, не протух. Чего с ним сделается?
— Заправлен?
— Дак вчера. А тебе для чего знать? Ты вообще кто такой?
Бледный луч карманного фонарика обежал нашу группу и упёрся мне в пупок. Я оглядел платформы, быстро шагнул вперёд и отбил руку этого обозревателя. Он хрюкнул и открыл рот, чтобы закричать, но увидев пистолет, передумал. Только глаза вылезли из орбит.
— Слышь, это зачем?
— Чтоб ты не прыгал. Где твой напарник?
— Дак ест. Позвать?
— Зачем? Пускай себе ест. А ты раскочегаривай свой паровоз, дружище, будешь за главного. Дитрих сказал проверить новый маршрут.
— Д-дитрих?
Он проследил направление моего взгляда и замотал головой, так что задёргались дряблые щёки:
— Туда нельзя! Видишь, там загородка!
— Так убери её, умница.
Вся эта ситуация начинала меня напрягать. Силы заканчивались, я чувствовал, как секунды улетучиваются и лопаются как мыльный шар. В любой момент на пригорке мог показаться транспорт с вооружёнными футболистами: в гараже, прикрытый брезентом и ветошью, стоял ещё какой-то автомобиль. Автобус или грузовичок. В конце концов, они могут и устроить пробежку, расстояние-то смешное.
Постанывая, железнодорожник побрёл в туман, бормоча что-то про стрелку. Мауэр трусцой побежал вслед за ним, я сунул ему пистолет. Мосластый парень с кувалдой всё не появлялся. Я представил, как он ест: обстоятельно намазывает маргарином ломоть белого хлеба, посыпает сахаром, запивает горячим кофе, а после хряпает водочки. Мне захотелось хряпнуть водочки. И заесть её куском хлеба — можно с сахаром, а можно и с крупной зернистой солью.
— Ведь это долго — завести паровоз? — дрожа, спросила Афрани.
— Если он на ходу, то недолго. Это не паровоз, а автомотриса. Включил зажигание и вперёд.
— Как грузовик?
— Ну, не совсем. Но похоже.
— А если они сейчас появятся? Что тогда делать?
— Плакать.
Она втянула воздух сквозь сжатые зубы и крепко зажмурилась. «На худой конец, у нас есть граната», — мрачно подумал я, прижимая к себе хрупкие девичьи плечи. — Взорву всё к чертям. Только не суетиться. Выждать, чтобы Полли подобрался поближе, и уже тогда…»
Я думал о смерти почти без страха, испытывая лишь лёгкое раздражение. Действие наркотика ослабевало, голова кружилась всё сильнее, и мир выглядел близким и одновременно далёким. Старики превратились в потусторонние тени. Их голоса — приглушенные, но всё же крикливые — ударяли по нервам как струны расстроенной скрипки. Над головой розовой кофты я увидел голубоватый нимб и подумал, что она скоро умрёт. Жаль. Я знал, что если потеряю хотя бы часть своего живого груза, то почувствую себя разжалованным до говночерпальщика.
Туман впереди фыркнул.
Афрани ахнула, встрепенулась — «Что это?» Где-то грохнули брусья — и внезапно рассветную темноту пробили два ослепительно жёлтых луча.
Басовитый чих — и в скрежет мотора вплелось торжествующее гудение, вибрация, исходящая от раскрашенной груды металла. Неожиданно всё обрело иной смысл — угрожающая разметка и чёрные цепи, зазвеневшие, когда махина дёрнулась и просела, будто сделала выдох. Кто-то взвизгнул. Из-под огромных колёс дунуло жаром и застучало: «тр-рах-да-да-да», стремительно учащаясь — биенье колоссального железного сердца.
— Это «Цверг», — крикнул я, не слыша своего голоса.
Чудовище пробудилось.
***
— Осторожно, Эрих!
В тот момент, когда мосластый выскочил из пакгауза, я уже бежал ему навстречу и мы столкнулись лбами, как два барана на мостике, так что предупреждение слегка запоздало.
— Н-на!..
Рычащая тяжесть влепилась в меня. От толчка я потерял равновесие и мы, качнувшись, повалились с перрона прямо на рельсы. Я упал сверху и всё же ушиб бок. Гравий и шляпки гвоздей опаснее, чем кулаки, потому что рвут тело даже, когда нет времени размахнуться. Э, чёрт! Этот скот вознамерился откусить мне нос!
Я перекатил его через себя и приложил о рельс головой. Захват сразу обмяк. Он попытался вырваться, и тогда я ударил ему в лицо, схватил жёсткие волосы и ещё раз приложил о рельс, от души. Он жалобно вскрикнул и затих. Экий ражий детина.
Постанывая, я перевалил его на платформу и выбрался сам, тряся головой, как столетний старик. Дьявол их побери! Они все ещё торчали здесь, на перроне, вытаращив глаза — толпа потрясённых зрителей; они и не думали лезть в вагон. А где же граната? Я всучил её Альберту. Теперь он стоял, вытянув руку как факелоносец, с остолбенением взирая на железный цилиндр.
— Что вы телитесь? Полезайте внутрь!
— Куда?
— Да прямо туда!
Происходящее напоминало кошмар, где не можешь двинуться, оттого что влипаешь в пространство. Туман поредел и теперь мотался клочьями, сквозь которые просвечивали колёсные пары. Если бы Мауэр тронул, когда мы барахтались под вагоном, всё было бы кончено. Надо было оставить детину валяться там, на рельсах — сэкономил бы силы.
— Быстрее, — надрывалась Афрани.
Её голос звенел как серебряный колокольчик.
— По одному, аккуратнее… Не толкайтесь!
— Там мало места!
Места, действительно, было мало. Я открыл рот, чтобы гаркнуть сакраментальное: «Прижмите локти!», оглянулся — и сердце моё захолонуло.
На вершине холма показался армейский фургон.
***
— О, Господи! — выдохнула Афрани.
Она тоже его заметила.
Последняя женщина обернулась и нога сорвалась, я едва успел подставить руки под поясницу. Лестница затрещала.
— Вверх!