— Все внутрь! Живо-живо-живо!
Самые предусмотрительные уже теснились в «теплушке». Кто-то шепеляво сквернословил и лез по ногам соседей, осыпаемый бранью. Афрани сорвала с шеи синий платок. Я шуганул её внутрь, поймал Йозефа, подпихнул его к остальным и с грохотом задвинул за его лопатками железную дверь. Извинения потерпят до ужина.
Затем я поднёс к глазам армейский бинокль.
Да, Мауэр не ошибся.
По зелёному буйству красок двигалась точка, мигая и поблёскивая стеклом. Вслед за ней, на некотором расстоянии, ползла ещё одна, поменьше — видимо, легковая. Почему так мало машин? Моё сердце упруго заколотилось, к горлу подступила едкая, тошнотная желчь. Из «теплушки» доносились вопли и голоса. Чей-то кулак забарабанил в дверь изнутри. Клаустрофобия вступила в свои права, и мои пилигримы ударились в панику.
— Хотите получить пулю?
Они моментально притихли.
Я снова глянул в бинокль.
Теперь обе машины приблизились и слились в одну. Дорога развернулась, и они взбирались на холм, след в след, скрипя шинами и шурша меловой крошкой, образующей белесую пыль. Прищурившись, я силился разглядеть водителя. И маячок. Красный или синий, это без разницы.
— Ах ты, чёрт!
— Что там, Эрих? Это медпомощь?
— Нет, — сказал я осевшим голосом. — Оставайтесь там, где сидите.
Отбросил бинокль и полез вниз, сжимая в кулаке игрушечный «вальтер». У меня было чувство, что судьба обманула и жестоко посмеялась над нами, прежде чем добить автоматным огнём. Ремень зацепился за крюк. Я рванул его кверху и выругался, испытывая сильную слабость в ногах.
Спасение и комфорт?
Три ха-ха.
Пятнистый «Мини-Блитц», прикрытый маскировочной сеткой, тоже относился к медпомощи, но вёз совсем других санитаров.
За рулём я увидел жёсткое лицо Дитриха Трассе.
========== Жизненное пространство ==========
Рокот поднимающейся машины звучал как взлетающий самолёт.
Остальные звуки притихли. Даже щебет птиц, казалось, умолк и спрятался перед этой волной гула, что катилась, подгоняемая светом ярких ночных фар и лобового прожектора, напоминающего третий глаз, укреплённый над кабиной пилота.
Потому что Дитрих Трассе походил на пилота.
Когда он смотрел на землю, ему виделась карта — коричнево-зелёная штопка разноцветных квадратов, пересечённая стежками автомобильных и железных дорог. Тактик, а не стратег, он видел в земле женщину, страдающую от боли, а кто из мужчин согласен простить эту боль? На насилие отвечают оружием. Как тактика его не интересовали причины и следствия. Его брат Ульрих («Давай, сынок!»), возможно, и был стратегом, но закончил свою жизнь в спортивном зале на глазах людей с журналистским дипломом, увлечённо пишущих о гуманности.
Я желал, чтобы Трассе умер.
И я надеялся, что смерть его будет быстрой.
Когда, по моим расчётам, «Мини-Блитц» достаточно сократил расстояние, я встал из своей канавы, отряхнул брюхо и побежал к поезду, стремясь укрыться за платформой, поднимающей мини-кран. Машина мигнула фарами — в знак приветствия. Водитель меня заметил. Я хотел, чтобы он отвлёкся от созерцания полотна, на котором внимательный взгляд, конечно же, мог различить поблёскивающую черту — и от её тонкой тени, прорезающей дорожную пыль.
От растяжки.
Из кабины высунулась рука. Она помахала, а потом показала мне жест, однозначно трактуемый даже транслингвом.
Это было приветствие Полли.
— Ближе, гнидёныш!
По моей спине скользнула струйка пота — сотая за сегодняшний день. Я впервые почувствовал смысл выражения «волосы встали дыбом». Сердце колотилось как сумасшедшее, его металлический звон отдавался в ушах.
Пятьдесят метров… сорок…
Когда колёса зацепили проволоку, я присел и прикрыл голову. Тишина вокруг застыла. Воздух обратился в прозрачный клей, в воспоминание о звуке — возможном, но не свершившемся, в бесплотную массу, составляющую эфир, но распавшуюся на мириад инертных кусков, внезапно остановивших своё вращение. Это была квинтэссенция тишины, спокойной и поглощающей, я услышал, как замерло моё сердце, и понял, что это конец.
А потом она взорвалась.
***
Вспышки я не увидел, но удар был поистине титаническим.
Грохот — и волна горячего воздуха с разбегу врезалась в «цверг» и тряхнула насыпь, взметнув фонтаны гравия и песка. Меня отшвырнуло на землю. Будто ком смятой бумаги. Диск солнца, белый и ослепительный, обжёг глаза, и я услышал звук бьющегося стекла и скрежет, и негромкий хлопок, а потом в небо взвилось облако чёрного дыма.
В разинутый рот хлынул дождь из песка и травы.
Отрывисто кашляя, я подтянулся за край платформы. Упал и пополз вперёд, огибая вагон, перелезая через рельсы как контуженная сороконожка.
«Мини-Блитц» уже горел.
Основной удар пришёлся на кузов, с двух сторон объятый оранжевым пламенем. Остатки маскировочной сетки реяли по ветру в тучах дыма и пыли. Ветер волочил оторванный откуда-то лист железа. Кабину перекосило. Приставив ладонь козырьком, я разглядел вторую машину — её отнесло вправо и перевернуло, заклинив сигнализацию.
Из какофонии звуков донёсся душераздирающий вопль. Я перешёл на шаг и остановился, боясь подойти ближе. При всём желании я уже ничем не мог им помочь — пламя распространялось слишком быстро. По всей видимости, в кузове имелось горючее и боеприпасы.
Передняя дверца распахнулась. Наружу выпал Полли, а вслед за ним — и тот, кто его вытолкнул. Раненый и оглушённый Дитрих Трассе.
Он выглядел как человек, получивший кувалдой по черепу. Изувеченное тело рухнуло в грязь, но глаза — широко открытые — уставились на меня с выражением не боли, но предельного физического напряжения.
— Ты…
Изо рта капнула кровь.
Он давился сгустком, потом выплюнул его и взглянул на меня снизу вверх, всё с тем же выражением в прозрачно-серых глазах. Губы искривились, кажется, он силился улыбнуться. Потом собрался с силами и ясно выговорил, как говорят дети:
— Сдаюсь.
— Нет, — сказал я. — Не сдашься.
Я выстрелил ему в грудь. Не хотел портить лицо. Он откинулся и продолжал смотреть на небо, так же пристально и изумлённо, как прежде смотрел на меня. Я взял его за ноги, зацепил Полли и, надрываясь, поволок их обоих в сторону от огня.
Чёрт знает, зачем.
Мне казалось, что вокруг кварц и обломки слюды. Ветер звучит громко как колокол — бом-м, бом-м, колючая проволока, заграждения, взвизги шрапнели — и снова лес, огонь, облака. Я положил Полли в траву, а рядом примостил Трассе. Они были почти одного роста. Потом я сел и стал смотреть на костёр, из которого уже не доносилось ни звука. Только этот шорох скребущей бумаги и скворчание масла, лопающегося на сковородке.
А потом кто-то тихо произнёс рядом со мной:
— Эрих?
***
— Привет, — сказал я.
Нужно было подняться, и я поднялся. Карл терпеливо ждал, пока я встану на ноги. Он, должно быть, вылез из той самой машины, что звенела сигнализацией. Слава Богу, он её выключил.
— Брось пистолет, — приказал он.
Потом улыбнулся и сказал уже чуть человечнее:
— Откуда ты вообще достал эту дрянь? Слабая пружина, на каждый третий осечка. Изначально дерьмовая модель. Брось её, Эрих. Сейчас же.
В руке он держал «Хенкер», направленный мне прямо в живот.
— Ладно.
Пистолет полетел в траву. Я даже испытал облегчение. Судя по выражению лица Карла, я поступил правильно.
— Вот так. У тебя неплохой глазомер, но замедленная реакция. Стрельба из пистолета — не твой конёк. Ну ты и дел наворотил, дружище!
— Испортил тебе дела.
Он опять покачал головой. Худой и загорелый, в своём дорожном костюме, почти как кузнечик.
— Да уж. Здорово накуролесил, старый бродяга. Теперь будет сложно унять шум. Этим журналистам только дай повод, растрещат до пограничных столбов. Если бы я знал, чем обернется… Но я-то хотел как лучше. Понимаешь, Эрих? Как лучше.