Разъезженная дорога не позволяла нормально припарковаться. Насвистев какой-то пошлый мотивчик, Хуперт дал по газам и вырвался на поляну, где и заглох в окружении проржавевших автомобильных костяков.
Я спрыгнул в траву.
Она доходила здесь до колен, а если сойти с тропинки, то и до пояса. Земля в низине отдавала влажным и жирным холодом, но с правой стороны грунтовки начинался подъём и можно было увидеть медно-красную каменистую почву с редко торчащими хворостинами.
Я не имел ничего против такой земли. Богатая лесом и чёрным углём, здесь она просто-напросто демонстрировала свою истощённую грудь и кожу, отравленную солями тяжёлых металлов. Когда-то в Грау проходила сезонная ярмарка. С тех пор прошли годы и многое изменилось — кому-то война отрубила руки, а посёлку — кровоснабжение.
— Вылезай! — скомандовал Хуперт.
Тряпьё заворочалось, сдвигая брезент, и на свет показался его напарник — Гуго. Я понадеялся, что косилка весит немного. То, что этот костлявый парень носил себя, не шатаясь, уже казалось подвигом, он был чудовищно истощён.
— Пойдёте с нами?
— Нет, — сказал я. — Встретимся через полтора часа.
— Могу дать вам колокольчик, — сострил Хуперт.
Сколько я не встречал шофёров, все они пытались острить. Факт крайне любопытный. Зато единственный встреченный мною клоун оказался мрачнее похоронной бригады и чуть не вышиб мне зуб, когда я отказался выслушать его рассказ о гангрене.
— Не задерживайтесь! — предупредил Гуго.
Я оглянулся.
Его голос прозвучал странно. Как и красное солнце, лучи которого падали на каменистый отвал, словно поджигая его. Слюдяные прожилки косо исчерчивали холм, по которому мне ещё предстояло подняться.
Крекс-пекс-фекс. Альтенхайм.
Они могли называть белое чёрным, а дом престарелых пансионатом; так же как смерть есть толерантность — смерть удивительно толерантна. Какого чёрта я согласился на это задание? В людоедских племенах стариков убивают первыми. Жестоко, но прагматично. Бог предложил Аврааму принести в жертву любимого сына, потому что знал, без чётких распоряжений ему приволокут старые кости. А кого здесь винить?
Однако пока всё выглядит исключительно толерантно. Гороховая каша. Проходя мимо столовой, я краем глаза увидел их — в халатах и плотных пижамах, слава Богу, не полосатых. Надо бы поднять личные карточки. И что-то такое… случилось ночью? Отзвук застрявшего сна? Послечувствие, гудящая голова и тяжесть в подреберье. Глупо пить на ночь. Я никогда не умел пить, и тот случай, когда я напился вусмерть, обернулся гнуснейшей мерзостью и скотством — хотя пора уже об этом забыть.
Давно пора.
***
Когда я поднялся к «Дочери лесника», погода опять разгулялась.
Ветер колотил в грудь и в спину, а облака по небу неслись как проклятые, предвещая новый виток грозы. Почернелая древесина, составлявшая остовы домов, ещё сохранила номера и почтовые ящики. В некоторых домах ещё жили. В одном из палисадников я заметил плетёное кресло и лейку, а перед баром какая-то женщина ввинчивала лампочку в разбитый фонарь.
— Вы к нам? — спросила она низким грудным голосом. — Обед? Или выпить?
— Ещё не знаю.
— А, — она понимающе улыбнулась. Слезла с табуретки и небрежным движением одёрнула юбку. — Из «Эдема», что ли? Мальчик Дитриха?
— Что-то вроде того, — сказал я осторожно.
Ярко накрашенные губы. Обветренное лицо. Местный бордель, располовиненный магазином, не иначе, но приветствие?
Внутри оказалось довольно чисто. Низкий потолок и запотевшие окна создавали эффект стеклянной банки, в которой клубился табачный чад. Посетители сидели за сдвинутыми столами, потягивая пиво. Пара стариков резалась в карты. Никто не поворачивал голову, но я чувствовал цепкие взгляды на своей вспотевшей спине.
— Вы один?
Она явно колебалась, обращаться ко мне на «вы» или на «ты». Я прикинул, сколько прошло времени, и понял, что должен поторопиться. С минуты на минуту сюда нагрянут Хуперт и Гуго.
— Пока да. Кофе?
Она хихикнула.
— Сюда заглядывают не для кофе.
— Не для кофе я загляну в следующий раз, — пообещал я. — Слишком мало времени. Я ведь не скорострел как любые-всякие. Есть время вкалывать, а есть и расслабиться.
— Расслабляются тут обычно по воскресеньям.
— А что, здесь бывают и воскресенья? — удивился я.
— Бывают, — сказала она тем же тоном, которым Ланге изрёк своё «по старой памяти». — Мастерские-то ещё работают. Иногда наезжают шахтёры из Оствальда. И, конечно же, ваши мальчики. Пыль столбом. У меня уже были крупные неприятности с полицией. С самого последнего раза.
— А что случилось в последний раз?
— Ничего.
Её лицо — маска опытной сводни — замутилось и вдруг потеряло приветливость. К сожалению, от миловидности тоже не осталось следа. Зато следы возраста проступили так явно, что я порадовался, что сегодня не воскресенье.
— Ничего я не знаю, — сказала она твёрдо. — Пейте свой кофе, и не отвлекайте меня от дел. А если вы из полиции, то будьте любезны показать свой документ. А то я вызову комиссара. Этак с каждым болтать — языка не хватит.
— Правильно, — кивнул я. — Забудьте.
Допил кофе, расплатился и вышел под дождь.
***
Обойдя «Дочь лесника» с торца, я заметил свет в окнах второго этажа. Сквозь тюлевые занавесочки просвечивала комната, в которой, по-видимому, принимали гостей. Прислушавшись, можно было уловить танцевальную музыку, звон бокалов, шарканье чугунных подошв и чей-то писклявый голосок, исполняющий «Лора-Лора».
Из-под навеса тянуло мочой. Заколоченную заднюю дверь пятнали граффити, состоящие большей частью из похабных слов и неумелых наскальных изображений. Я внимательно изучил всю эту пиктографику и обнаружил полустёршийся знак «Ультрас». А левее — более свежий, от него ещё пахло краской. Вот так. Пёс возвращается на свою блевотину, рельсы делают круг, но мы живём лучше, чем раньше — намного лучше и, уж конечно же, веселее. И ничего не меняется. Ведь так, Карл?
Ничего. Абсолютно.
Певица закончила.
— Хайльбронн! — рявкнул пропитой бас.
Из окна вылетела бутылка и взорвалась осколками рядом с моей ногой. Очевидно, это означало аплодисменты.
А может быть — пора убираться.
Вообще-то оставалось ещё одно дело, ради которого я и приехал. Я хотел вырваться из «Эдема» — из альтенхайма — иррациональный порыв, пусть так. Но в действительности мне нужен был пункт связи. Старый почтамт в Грау ещё работал, и там имелся телефонный узел, а возможно, даже и интернет. Что касается «Эдема», то из телефонной трубки торчали уши. Могли торчать. «Канцелярский параноик», — назвал меня Ланге. Но ведь это Хеллиг повис на электрическом проводе, а уж он-то параноиком не был.
Дождь лил всё сильнее. Дорогу вконец развезло, и пока я шлёпал, поднимаясь на холм, меня не оставляло ощущение чужого взгляда. Просто как наваждение.
Наконец впереди показалось серое здание с надписью «Почта».
— Что вам угодно? — осведомилась телефонная барышня.
Я объяснил, что мне угодно, и очутился в клетушке, напоминающей студию звукозаписи. Чем дальше от столицы, тем страннее выглядит оснащение присутственных мест. Как будто призрак войны, обуреваемый клептоманией, вырвал с корнем мобильные вышки, выкрутил клеммы, но не зашил карман, и то, что из него вывалилось — и составляет теперь наше богатство. С ним мы и вернёмся в каменный век.
Карл долго не брал трубку, но когда взял, я поразился напряжённой радости в его голосе:
— Эрих, чёрт бы тебя побрал! Откуда ты?
— Грау, — коротко сказал я. И почувствовав, что он не понял, расшифровал: — Рабочий посёлок. Бывший кирпичный завод.
— Господи! — воскликнул Карл с комичным отвращением. — Ну и дыра! Зачем тебя туда потянуло? В пансионате есть неплохой компьютер, Фриш заверял, что всё работает.