Едут целую седмицу. Напоследок, в день осьмой, приезжают в лес густой, выбегают к океану, на котором белый вал одинешенек гулял. Тут Иван с конька слезает. А конек ему вещает:
— «Ну, раскидывай шатер, на ширинку ставь прибор из заморского варенья и сластей для прохлажденья. Сам ложися за шатром, да смекай себе умом. Видишь, шлюпка вон мелькает… То царевна подплывает. Пусть в шатер, она войдет, пусть покушает, попьет; вот как в гусли заиграет, — знай, уж время наступает: ты тотчас в шатер вбегай, ту царевну сохватай, и держи ее сильнее, да зови меня скорее.
Я на первый твой приказ прибегу к тебе как раз; и поедем… Да смотри же, ты гляди за ней поближе. Если-ж ты ее проспишь, так беды не избежишь».
Тут конек из глаз сокрылся, за шатер Иван забился, и давай дыру вертеть, чтоб царевну подсмотреть.
Ясный полдень наступает; Царь-девица подплывает, входит с гуслями в шатер и садится за прибор.
— «Хм, так вот та Царь-девица! Как же в сказках говорится (рассуждает стремянной), что куда красна собой Царь-девица, так, что диво! Эта вовсе не красива: и бледна-то, и тонка, чай, в обхват-то три вершка. А ножонка-то ножонка! Тьфу-ты! словно у цыпленка! Пусть полюбится кому, я и даром не возьму».
Тут царевна заиграла, и столь сладко припевала, что Иван, не зная как, прикорнулся на кулак; и под голос тихий, стройный засыпает преспокойно.
Запад тихо догорал.
Вдруг конек над ним заржал и, толкнув его копытом, крикнул голосом сердитым:
— «Спи, любезный, до звезды! Высыпай себе беды! Не меня, ведь, вздернут на кол!»
Тут Иванушка заплакал и, рыдаючи просил, чтоб конек его простил:
— «Отпусти вину Ивану, я вперед уж спать не стану».
— «Ну, уж Бог тебя простит!» — Горбунок ему кричит: — «Все поправим, может статься, только чур не засыпаться; завтра, рано по утру, к златошвейному шатру приплывет опять девица — меду сладкого напиться; если ж снова ты заснешь, головы уж не снесешь».
Тут конек опять сокрылся; а Иван сбирать пустился острых камней и гвоздей от разбитых кораблей, для того, чтоб уколоться, если вновь ому вздремнется.
К златошвейному шатру Царь-девица подплывает, шлюпку на берег бросает, входит с гуслями в шатер и садится за прибор…
Наш Иван в шатер вбегает, косу длинную хватает…
— «Ой, беги, конек, беги! Горбунок мой помоги!»
Вмиг конек к нему явился:
— «Ай, хозяин, отличился! Ну, садись же поскорей. Да держи ее плотней!»
Вот столицы достигают. Царь к царевне выбегает, за белы руки берет, во дворец ее ведет, и садит за стол дубовый и под занавес шелковый; в глазки с нежностью глядит, сладки речи говорит.
А царевна молодая, ничего не говоря, отвернулась от царя. Царь нисколько не сердился, но сильней еще влюбился, на колень пред нею стал, ручки нежно пожимал и балясы начал снова:
— «Молви ласковое слово! Чем тебя я огорчил? Али тем, что полюбил?»
— «О, судьба моя плачевна!» — говорит ему царевна. — «Если хочешь взять меня, то достань ты мне в три дня перстень мой из океана».
— «Гей! позвать ко мне Ивана!» — Царь поспешно закричал и чуть сам не побежал.
Вот Иван к царю явился. Царь к нему оборотился и сказал ему:
— «Иван! Поезжай на океан: в океане том хранится перстень, слышь ты, Царь-девицы. Коль достанешь мне его, задарю тебя всего».
Тут Иван хотел идти.
— «Эй, послушай! По пути», — говорит ему царевна, — «заезжай ты поклониться в изумрудный терем мой; да скажи моей родной: дочь ее узнать желает, для чего она скрывает по три ночи, по три дня лик свой ясный от меня? И зачем, мой братец красный, завернулся в мрак ненастный и в туманной вышине не пошлет луча ко мне? Не забудь же!»
— «Помнить буду, если только не забуду; да ведь надо же узнать — кто те братец; кто те мать. Чтоб в родне-то нам не сбиться».
Говорит ему царевна: «Месяц — мать мне, солнце — брат».
— «Да смотри, в три дня назад!» — царь-жених к тому прибавил.
На другой день наш Иван, взяв три луковки в карман, потеплее приоделся, на коньке своем уселся, и поехал в дальний путь…
Вот въезжают на поляну прямо к морю-океану; поперек его лежит чудо-юдо рыба-кит. Все бока его изрыты, частоколы в ребра вбиты, на хвосте сыр-бор шумит, на спине село стоит: мужики на губе пашут, между глаз мальчишки пляшут, а в дубраве меж усов, ищут девушки грибов».
Вот конек бежит по киту, по костям стучит копытом. Чудо-юдо рыба-кит так проезжим говорит, рот широкий отворяя, тяжко, горько воздыхая: