— Гм. — Нзиколи посмотрел на меня. — Ты пропустил очень важные танцы. Неужели у тебя было так много дел в миссии? Я ведь написал: очень важно!
— Я уже видел танцы, чем же эти от них отличались?
— Ну, да. Конечно…
Долго царило молчание. Ладно, молчи, мне спешить некуда. Вдруг я разозлился.
— Если у тебя все, лучше я поеду обратно. — Я отворил дверцу машины.
— Мосье! — Нзиколи всполошился. — Понимаете…
— Ну, что такое?
Во время танца здесь было несколько вождей. И мы говорили о тебе и о наших странствиях. Ты почти наш. Ты пожил среди нас, повидал почти все, что у нас есть, — наши танцы, как мы живем.
— Верно. Так что же?
— Ну и я знаю, что тебе интересно все, чем мы занимаемся. И вожди разрешили тебе посмотреть на Унгаллу в Макеле. Такого ты еще не видел. И они согласились, что можно показать тебе, где живет Нзобби.
Уигалла, это что такое? И разве Нзобби где-то живет, я думал, он повсюду…
Дурное настроение Нзиколи, которое передалось и мне, уже выветрилось.
— Уигалла — это почти как Нзобби, — горячо объяснял он, — Но Унгалла живет у рек, у воды. Нзобби есть почти в каждой деревне, он живет в лесу по соседству.
— В каждой деревне? И в этой тоже?
Ну да, и здесь тоже. Мы как раз туда пойдем. Но сперва надо зайти за вождем. Он нас ждет.
Неужели в деревне или ее окрестностях в самом деле есть какое-то особое место, которого я не углядел, какая-нибудь кумирня? Я осмотрелся. Большой дом вождя стоял на краю деревни. Хозяин вышел нам навстречу и своем широком черном пиджаке, налипнув берет на самые брови.
Бонжур.
Других французских слов он не знал и принялся бор мотать: «Нзобби, Нзобби, Нзобби», хитро поглядывая на меня и потирая руки.
Подошли еще трое из числа старейших. Они приволокли два барабана. Похоже, собралась вся местная религиозная верхушка.
Куда же мы пойдем? Скорее всего кумирня Нзобби расположена поблизости от дома Кинтагги, там есть густой лесок с непроходимым кустарником… Может быть, в лес ведет тайная тропа.
Однако мы направились в противоположную сторону, вышли из деревни и метрах в ста от последнего дома остановились. На обочине торчали острые листья ананаса, от них в кусты уходила едва заметная тропка. Мне сделали знак подождать, и Нзиколи вместе со стариками исчез в зарослях. Густая трава сразу сомкнулась за ними. Я сел на камень и закурил трубку. Буйная яркая зелень вдоль обочины, пурпурная латеритная дорога, в воздухе порхают белые бабочки… Я уже начал задумываться, куда пропали старики, но вдруг услышал в лесу рокот барабанов.
Потом зашуршали листья, и из кустов вынырнул Нзиколи.
— Готово, вы можете идти, мосье!
Мы давно перешли на «ты», по в торжественных случаях Нзиколи всегда говорил мне «вы» и «мосье».
Нзиколи повел меня за собой. Тропа извивалась среди воздушных корней и роняющих плоды одичавших кофейных кустов. Между стволами деревьев раскатывалась барабанная дробь. Выйдя на прогалину, Нзиколи остановился. Дальше путь преграждал частокол из пальмовых ветвей.
— Здесь? — Я поймал себя на том, что говорю шепотом.
— Нет, там, внутри, — Нзиколи показал губами.
Он подошел к частоколу, выдернул из земли несколько веток, и открылся черный лаз.
— Здесь входить.
Мне вспомнился туннель в увеселительном парке Стокгольма. Нзиколи пригнулся и полез первым. Ход был тесный, все равно что верша из пальмовых веток. А я далеко не пигмей… Осторожно, чтобы стенки не обрушились на нас, я нащупывал путь. В конце лаза стоял вождь. Он протянул мне зеленый лист так сказать, входной билет. Я хотел его взять, но вождь держал крепко. Тогда я оторвал край. Вождь забрал свой клок, потом расстегнул мне рубашку и выплюнул на грудь лепешку разжеванного ореха кола.
Необычное зрелище представилось моим глазам. Огороженная площадка, а на ней маленькие, от силы метр в высоту, домики. Посередине высилось одинокое дерево. От лаза тропа вилась среди домиков и длинных, красных в белую крапинку реек. В тени под деревом устроено что-то вроде алтаря, тоже красного цвета с белыми точками. Ступая следом за Нзиколи, я медленно прошел по всем извивам тесного лабиринта. Воздух был недвижим, солнце стояло в зените, и основание одинокого дерева в центре лилипутской деревушки было обведено круглой тенью.
Мы шествовали между рейками, возвышаясь над крышами домиков, словно два великана. Перед алтарем остановились, и барабаны смолкли. Нзиколи сделал шаг вперед, вытянул руки, поднял лицо вверх и начал громко говорить, обращаясь к крове дерева. Моя рубашка в красную клетку висела на нем мешком, грязно-желтые брюки тоже были чересчур велики и волочились по земле. Из кеда торчал мизинец.
Я не понимал ни слова, но догадывался, что меня кому-то представляют. Нзиколи несколько раз указывал на меня рукой, как будто кто-то сидел на дереве и слушал его. После того как я был представлен, за алтарем родился тягучий звон. Там стоял вождь. Он вращал вокруг своей головы непонятный предмет на длинной веревочке. Нзиколи шепотом пояснил:
— Нзобби. Это Нзобби отвечает.
Пронзительный звук резал уши. Повернувшись к алтарю, вождь несколько раз поклонился, при этом все стихло.
Мы вошли в лабиринт. Ритуал свершился, можно было говорить в полный голос. Вождь показал мне предмет, который так странно звучал. Это была длинная плоская дощечка. Когда ее вращали, она заставляла воздух колебаться особым образом, но для этого требовался навык. Сколько я ни пробовал, мне не удалось вызвать голос Нзобби.
Домик Нзобби
Нзиколи объяснял мне, что происходит на культовой площадке.
— Здесь убивают всех животных, чье мясо едят во время танцев в честь Нзобби.
Земля была черная от запекшейся крови. Тут и там из земли торчало что-то, видом напоминающее не то силки, не то маленькие виселицы. Из слов Нзиколи я понял, что разные предметы тут как бы символизируют занятия жителей деревни. Один связан со сбором пальмового сока, другой — с охотой и так далее.
Нзиколи отворил для меня дверцы маленьких домиков. Внутри лежали, словно куклы, деревянные идолы, а также своеобразные палицы. Все было загрунтовано белой краской и расписано красными и синими точками.
— А ты не можешь их вынуть, чтобы я посмотрел на свету?
Нзиколи опустился на колени и начал вытаскивать кукол одну за другой. Белые фигурки обитали в каждом помещении. В отдельном домике, в плетеной ротанговой колыбели, лежала здоровенная скульптура с посаженной в ямочке на животе агавой. Растение хорошо принялось и зеленело сочными листьями.
— Это мертвый человек, — объяснил Нзиколи. — Смерть тоже представлена здесь.
У всех человекоподобных фигур было на животе по агаве, а из головы торчали перья лесной птицы, которая славится изумительным синим оперением.
Идолов извлекли из домиков и расставили на земле. Вождь подошел ко мне и что-то сказал. Нзиколи перевел.
Он говорит, что ты должен оставить матабис — дар для Нзобби.
— Сколько?
— Триста франков.
Я поискал в карманах.
— У меня только бумажки по тысяче франков.
— Ничего, разменяем у меня в лавке.
Идолов вернули на место. Я поблагодарил за показ, и мы возвратились в деревню. На нас глядели с опаской, все понимали, что мы ходили на свидание с Нзобби. Но никто ни о чем не спрашивал.
— Так ты говоришь, Нзиколи, что во всех деревнях бакуту есть такие кумирни?
— Нет, не во всех. Почти во всех.
— Я смогу увидеть еще?
— Конечно. Теперь, когда ты увидел одну, это больше не тайна. Во всяком случае, для тебя…
ПРОКЛЯТИЕ УНГАЛЛЫ
Ритуал Унгаллы должен был происходить в деревеньке Макеле, среди белого дня. Я переночевал, как обычно, у Кинтагги, а свободные утренние часы заполнил разговором с Нзиколи, который поделился со мной обширными планами своих закупок. Он намеревался составить мне компанию до Долизи, когда придет время мне уезжать из Конго.