— Алый бархат и благовония необходимой частью не являются, — с напускной улыбкой пояснила этим утром Альта. — Просто нужны мне для… гештальта. Ну, когда ты смотришь на облако и видишь там лошадь, или нет, даже не так — когда ты смотришь в полутьме на складку полога шатра и видишь чье-то лицо. И запахи — они помогают вспомнить то, что было где-то или — наоборот, сосредоточиться на том, чего здесь нет и быть не может. Мама все это могла бы организовать на голой земле под дождем в глухом лесу, а меня Конгрегация испортила тягой к уюту и красиво обставленным церемониям.
Ни Курт, ни Мартин ответить на ее улыбку так и не смогли — лишь бросили молча взгляд на столик за ее спиной, и никак не удавалось отделаться от чувства, что он вот-вот исчезнет, а вместо него явятся зияющие врата, куда эта женщина в сером платье сейчас сделает шаг — и сгинет…
— Ну бросьте, — уже серьезно вздохнула Альта. — Фридриха вы провожали к войску бравурными напутствиями, а меня уже похоронили?
— Нет, — коротко возразил Мартин, шагнув вперед, обнял сестру, прижав к груди, и уверенно сказал: — Ты справишься.
— А куда я денусь… — тихо пробормотала она и, высвободившись, отступила назад, деловито распорядившись: — Сидеть молча. Дайте мне втянуться. Потом можете разговаривать, но негромко. Меня — не трогать. Что бы ни случилось, как бы я ни выглядела, как бы себя ни вела и что бы ни происходило. Помочь все равно не сможете, а вот помешать — еще как.
Курт кивнул.
Сидеть молча…
Сидеть молча им с Мартином предстояло вдвоем: в этот бой стригу категорически запретили соваться, и тот, в отличие от Фридриха, перечить не стал. В этом бою не будет участвовать и Хагнер, в этом бою не будет вообще никого из тех, кто потом войдет в группу, чьей задачей станет Косса; эти люди и хранимое ими оружие сейчас были самым ценным в этой армии, а посему и все они тоже были здесь, в относительно безопасной части лагеря.
Майстеру инквизитору тоже было нечего делать на поле боя или рядом с ним. Строго говоря, ни его присутствие, ни присутствие Мартина не требовалось и здесь, подле Альты, но это создавало хоть какую-то видимость того, что время не уходит впустую, что они не просто отсиживаются в тылу, пока где-то там другие решают судьбу Империи и мира. Что будто бы оба заняты важным делом — оберегают того, кто оберегает Императора…
И вот теперь оба молча сидели в сторонке, глядя на то, как Альта усаживается на пол перед своим «походным алтарем», касается кончиками пальцем разложенных на нем вещей, глубоко переводит дыхание, словно готовясь нырнуть в ледяную воду в узкой проруби, что-то шепчет — едва различимо и сосредоточенно, закрывает глаза…
Еще одна фигура занимала место на доске.
Там, вдалеке, расстановка уже должна была завершиться. Империя сегодня играла белыми, и первый ход был за ней, но никаких преимуществ этот факт не давал — у черных была фора. Сегодня почти бесполезны были пушки и полностью бесполезны айнармы, оружие обороны: войско Альбрехта явно и очевидно начинать первым не намеревалось, и вынудить его к атаке возможным не представлялось. Стоять без движения армия Австрийца могла хоть до скончания веков: за ее спиной была своя земля, не тронутая войной, были города и деревни, спокойный тыл, снабжение и медленно подступающий на помощь союзник — зима. Переходить в атаку без явной и четкой уверенности в победе австрийцам тоже было ни к чему: они могли отбрасывать противника и отступать на прежние позиции хоть до скончания веков, а имперцы должны, обязаны были двигаться вперед.
Все те ухищрения, каковые еще могли сработать прежде, ложные атаки и маневры с попыткой заманить противника на пушки и пики, сейчас не работали: там, в незримых сферах, битва уже началась — разведка малефиков и expertus’ов высматривала расстановку и слабые места друг друга, выискивала засадные отряды, рассматривала резервы и раскрывала заготовленные уловки. Нельзя сказать, что обе армии были как на ладони друг перед другом, контрразведка тех и других тоже трудилась на совесть, но прежние ухищрения с прежним успехом применить уже было невозможно.
Пара уловок все же оставалась в запасе, и этим утром вся надежда была на то, что степень их опасности и принцип действия врагу неизвестны, и потому они все-таки сработают.
Этим утром вся надежда была на все еще внушительный численный перевес и сочетание наглости с изворотливостью, тактики с нахрапом.
Это утро было похоже на начало шахматной баталии — фигуры аккуратно и сосредоточенно расставлялись в нужном порядке, и человеческие жизни и судьбы таяли, растворялись и сливались в единые множества…