Выдернув изо рта левую ногу, огляделся. Собаки, чавкая по снегу, уходили.
Тело лежало все в той же кожаной куртке, в какую его нарядили перед стражей красавцев. Только кольцо было снято собаками. Но он уже не жалел о нем.
Вот дрогнули, рассыпая капли, еловые ветви, и две странные фигуры бросились к телу и стали его трясти, заглядывать в неподвижные глаза...
Потом одна фигура поднялась, окинула мутным взглядом капающий и тающий городской парк. И сделала странный жест: сложив три пальца правой руки, коснулась ими своего нахмуренного лба, потом одного плеча, потом другого...
А второй сказал: “Бисмилло рахмони рахим...” — тоже что-то непонятное. И добавил: “Так я и не успел его отблагодарить за то, что он двух моих братьев приказал помиловать, от смерти спас, от позора! Ничего, мои за него отомстят! Сегодня же отомстят!”
“Не нужно этого”, — сказал первый.
“Я сам знаю, что нам нужно! Пока вы там у себя будете в воде сидеть и молиться…” — сверкнул глазами второй. Потом, спокойнее и тише, спросил: “Ну что, к себе его возьмете?”
Первый кивнул.
“Что ж, правильно, — согласился второй. — Давай, помогу донести до озера...”
Они взяли тело и понесли куда-то. А он, проводив их долгим взглядом, шагнул в траву, которая прямо на глазах била зелеными фонтанами из-под снега.
Старлаб шел по лугу; трава обтекала его, брызгая в лицо и в грудь насекомыми. Над головой в замедленном брачном полете кружили два облака.
Старлаб шел, отгоняя жуков и цикад.
“А все-таки любовь — единственный выход”. И вытянул руку, чтобы потрогать ветер. Ветер оказался плотным и шершавым, как сама трава. Если сощуриться, можно было увидеть тело ветра, удлиненное с севера на запад. Внутри этого тела тоже шла жизнь, и эта жизнь была похожа на беличье колесо, вращающее само себя.
Отодвинув ветви, Старлаб заметил в конце аллеи что-то белое и светящееся.
И, улыбнувшись, деловито зашагал туда.
...и, в целом, под контролем, — говорил НС, подвигая тарелку с пирожными.
День прошел напряженно, но без ожидавшихся потрясений.
Несколько хулиганских нападений на отдел выдачи “удостоверений человека”. Несколько незаконных попыток вселиться в академическое общежитие. Попытка поджога Центра диффузии, закончившаяся самосожжением самого поджигателя — благодаря своевременным мерам администрации. Несколько погромов в магазинах. Пара невыходов на Первую стражу среди персонала медуз; еще несколько — среди собак... Что еще?
— Да вроде ничего, — пальцы НСа с пирожным зависли возле рапортующего рта. — Большая часть животных продемонстрировала сознательность. Черви ползали, рыбы плавали. Птицы летали. Я имею в виду большинство. Так что мы напрасно боялись: этот день только сплотил жителей Центра мира, только лишний раз продемонстрировал неизменность и правильность его устройства!
Договорив, НС отправил, наконец, пирожное в рот. Они сидели на диване в Доме-музее и пили чай.
— Да, я уже доложил наверх, — небрежно бросил Ученый секретарь. — Там нас полностью поддержали. — И замолчал, как человек, знающий цену своему вранью и не собирающийся растрачивать его больше, чем необходимо.
Тем более что и НС отлично знал, что эти “верхи” состоят из нескольких благоухающих маразмом членкоров — когда-то любовников Академика, а теперь пишущих бесконечные мемуары, жалобы и учебники по философии... Еще пара энергичных завлабов, занимающихся импортом мандаринов. Еще несколько мужчин с испуганными глазами. Их функция в Академии вообще была самой простой — все время чего-то бояться и бормотать, быстро перебирая бумаги.
— Насколько она снова доказала свою гениальность! — Ученый секретарь торжественно посмотрел на фотографию Академика, висевшую над диваном.
Сняв ее, подышал на стекло, достал носовой платок и стал нежно протирать.
— Ведь она предвидела и это, — говорил Секретарь, работая платком. — Она понимала, что лучший способ сохранять стабильность — это один раз устроить что-то вроде дня непослушания. Объявить всех людьми, устроить свободные выборы или еще какую-нибудь глупость. Я бы даже предложил организовывать такой день раз в году.
— Лучше раз в три года, — быстро вставил НС, вспомнив сегодняшний поджог Центра диффузии и запах горелого мяса. — Или даже в пять лет.
— Но как она все предвидела! — Ученый секретарь повертел портрет и, оставшись довольным, повесил на место. — Она подробно описала для своей куклы именно такого жениха, который смог все это... сегодня... Я это понял, когда он раскурочил куклу — сразу вспомнил, как покойная сама несколько раз пыталась сделать то же самое... Мы не давали. Все-таки кукла — один из столпов нашего государства. Теперь ее, конечно, в ремонт — опять расходы. Где, кстати, этот Старлаб?
— Убит, как вы и распорядились.
Ученый секретарь задумчиво посмотрел в чашку с остатками чая. Взболтал ее.
— Я? Я распоряжался? Разве мог я распорядиться убить? Вы что-то путаете.
Я — простой ученый секретарь...
— А я — простой научный сотрудник, — ответил НС.
Чашка Ученого секретаря клацнула о блюдце.
— Что ж, он миссию выполнил. Мог бы поэкономнее распорядиться желаниями! — И откинулся на спинку дивана. — Женщина она, конечно, была гениальная...
НС проглотил колючий зевок. Целый день и полночи на ногах. Сидеть здесь до утра под журчание мемуарных ручейков, которыми истекал разомлевший Секретарь, было невыносимо. Но уважительная причина встать и уйти все никак не находилась.
— ...а уж как мы с ней намучились, в ее последний год, — шелестел Ученый секретарь, похлопывая ладонью по диванной подушке. — Пятнадцать попыток суицида, рекорд! Все пыталась с собой покончить, непоседа такая! Я тогда молодым был, только после конкурса юниоров, вот так же ей чай заваривал...
Приоткрыв крышечку, заглянул в чайник.
— Чая-то нет! Эй, животное! Завари нам еще чаю!
— Слушаюсь, хозяин, — донеслось из соседней комнаты.
— Да, я тогда ее несколько раз, то из петли, то из ванной... — тянул Секретарь. — Все звала своего Агафангела. И все у нее ничего не получалось. То петля порвется, то воду горячую отключат. То вместо снотворного таких таблеток наглотается, что...
Воспоминание о таблетках вызвало у Секретаря приступ веселья.
— Это мы ей снотворное поменяли! А один раз к озеру побежала, топиться. Шофера отпустила — и в воду. Камень на шею. А мы из кустов наблюдение ведем — камень первый всплывает и ее, как спасательный круг, вытягивает. А она воет: “Все это уже бы-ы-ло”...
От смеха Секретарь закашлялся и сам себя ласково похлопал по спине.
— Это какое озеро? — сухо посмотрел на него НС. — То самое?
— То самое, — кивнул Секретарь, так же резко переходя от смеха к серьезности. — Давно, конечно, им заняться надо.
— Говорят, когда оно мелеет, из воды крест торчит. Чистенький такой, блестящий. Как будто кто его снизу золотит. И насчет гула колокольного тоже информация поступала.
— Да, — кивнул Секретарь. — Надо этим озерком заняться вплотную. Прочистить дно, все такое... Эй, да когда он нам чай принесет, черномазый? Я его до человека дотянул, а так и не смог из него все эти восточные замашки выбить... Ты несешь нам чай?!
— Несу, несу, хозяин! — послышалось из соседней комнаты.
...Поглядывая на дверь, прислужник быстро достал таблетку и бросил в чайник. Таблетка зашипела, стала растворяться; он резко закрыл крышку. Вытер пот над густыми бровями. Поднял поднос с чайником и, стараясь унять дрожь в руках, понес в комнату.