Алексей улыбнулся, открыл глаза. Тянулись и тянулись под крылом самолета темные леса с ярко-белыми прогалинами, тонкими нитями вились дороги, жались друг к другу крохотные дома, и глядя на все это, Алексей внезапно увидел отделяющую небо от земли тонкую световую полосу, она была схожа с той, какую он наблюдал, когда летел в Москву из Засолья. Ему тогда почудилось — полоса издает звук, и он подумал: это зов пространства. Сейчас он снова услышал звучание, исходящее от полосы, но теперь он мог в нем различить четкие звуки бегущего времени, в которых слышались и голос надежды, и неизбежная радость удачи.
«Это и была полоса жизни», — подумал он.
Суржиков позвонил Петру Сергеевичу, сказал:
— Ну, все, о чем ты меня спрашивал, я добыл.
Петр Сергеевич так измотался за день, что и не сразу понял, о чем речь, но, вспомнив, решил уточнить:
— О Кондрашеве?
— Да, о нем, — подтвердил Суржиков. — Но разговор не телефонный. Приезжай ко мне домой. Лучше завтра, в субботу. А то на работе…
Петр Сергеевич знал все, что случилось с Николаем Евгеньевичем, поспешно согласился:
— Хорошо. Часиков в одиннадцать. Устроит?
— Вполне.
Ему открыла жена Суржикова, приветливо улыбаясь, провела к кабинету мужа, за закрытой дверью звучала негромкая органная музыка. Клавдия Никифоровна постучала в дверь:
— Коля, к тебе.
— Заходи, — раздалось за дверью.
Суржиков сидел на диване в серой домашней куртке, выключил магнитофон и только после этого улыбнулся Петру Сергеевичу.
— Хорошо живут ученые, — сказал Валдайский, пожимая руку Суржикову. — Есть время слушать Баха.
Но Суржиков на это не ответил, повернулся к жене:
— Нам бы кофейку, Клава.
— Если из-за меня, то не надо, — сказал Петр Сергеевич.
Клавдия Никифоровна сразу же вышла, а Суржиков неторопливо прошел к письменному столу, указал Петру Сергеевичу на кресло. Они давно не виделись, но Валдайский не заметил особых перемен в Суржикове; он был по-прежнему крепок, ступал легко, движения его были уверенными.
— Ну, о твоем Кондрашеве мне все раскопали, — заговорил деловито Суржиков. — Поначалу все с ним было нормально. Потом вот что случилось. Один из наших товарищей, который знал Кондрашева, долго находился в ГДР. Был прикомандирован к заводу, где делают для нас какое-то геологическое оборудование. Там он прослышал: мол, в гитлеровские времена на этом самом заводе работала группа военнопленных. Немцы — народ дотошный, у них сохранились списки. И вот в этих списках значился Владимир Кондрашев, попавший в плен в сорок первом. Конечно, ему даден был соответствующий номер. Потом этот Кондрашев с завода исчез, и след его затерялся. У завода были какие-то дочерние предприятия, но и там следов Кондрашева не обнаружено. Но этот самый завод делал кое-что для фирмы Вернера фон Брауна…
— Но ведь… — хотел было возразить Петр Сергеевич, но Суржиков поднял руку:
— Погоди! Главное не это. Товарищ этот, что копался на заводе, вернулся и направил записку историкам: мол, вы пишете, что Кондрашев погиб, а вот вам документы, что он был в плену и, более того, работал у Брауна, ведь он кое-что смыслил в ракетах, и такой специалист, конечно же, немцам понадобился. Ну, далеко не все в это поверили, но нашлись и такие, что клюнули на заявление. Рассуждали они так: то, что Кондрашева видели убитым, — ерунда, очевидцы часто ошибаются, а вот в заявлении этого товарища что-то есть. История ведь действительно загадочная. Да и выглядит ярко: наш инженер, специалист по ракетам, на службе у Брауна. Вот и навел тень на плетень. Пока спросили — то, се, нашлись, понятно, осторожные. Из справочника Кондрашева не исключили, но на всякий случай писать о нем перестали. Вот так.
— Это все? — спросил Петр Сергеевич.
— Э-э, нет. — По мере того как Суржиков рассказывал, он все более оживлялся, и хмурое выражение сошло с его лица, глаза поблескивали. — Я, Петр Сергеевич, коль дело касается фактов, человек недоверчивый. Меня, честно говоря, эта история насторожила сразу своей яркостью, что ли. Ну, посуди сам. Работа Брауна была сверхсекретной. Правда, о ней стало известно англичанам в сорок втором году, однако же они не поверили полученной информации. Но то особая статья. Но чтобы русский солдат, сдавшийся в плен, попал в зону, где тайно шла работа над новым видом оружия, извини… Слишком много было надежд у немцев на Брауна, чтобы они пошли на риск. Даже если бы они знали о брошюре Кондрашева, — в чем я очень сомневаюсь, — но даже если бы они знали, то должны были бы проявить немалую осторожность. Конечно, Кондрашев мог попасть в плен, мог сам перейти к немцам и необязательно работать у Брауна, а вкалывать на заводе, и все. Но у меня и тут возникли сомнения.