Историческое измерение консерватизм утрачивает и при так называемом ситуационном подходе, предложенном известным американским политологом С. Хантингтоном. Хотя этот подход внешне выглядит диаметрально противоположным названным выше, итоговые выводы практически идентичны. За консерватизмом, подчеркивал Хантингтон, нет никакой интеллектуальной традиции. «Людей толкает к консерватизму шок, вызванный теми или иными событиями, ужасное чувство, что общество или институты, которые они одобряют или, по крайней мере, принимают и с которыми они тесно связаны, могут вдруг прекратить существование»{2}. Поэтому консерватизм предстает не как явление, постоянно сопутствующее политической жизни, подверженное подъемам и спадам, а как нечто ситуационное, эпизодическое, возникающее подобно вспышке или волне. Таких волн к концу 50-х годов нашего века Хантингтон насчитал четыре, причем первая из них, по его мнению, была ответом на религиозную Реформацию и централизацию государственной власти в XVI–XVII вв. Этим же временем датирует истоки консерватизма американский историк Дж. Вейсс, рассматривая консерватизм как реакцию на угрозу традиционным ценностям, исходившую от европейских монархов, которые в XVI–XVII вв. сумели обуздать феодально-аристократическую вольницу{3}.
В подобной трактовке искажается социальная сущность консерватизма; он выглядит всего лишь как вспышка аристократического недовольства, своего рода фронда. Но охранительные тенденции были свойственны власть имущим во все времена и всегда были поборники старого, традиционного в противовес новому; все это находило отражение в политической борьбе, в идеологии и искусстве. Именно поэтому так часто срабатывает эффект узнавания: аналогии современному консерватизму легко просматриваются в отдаленном прошлом.
Для возникновения современного консерватизма были необходимы определенные социально-экономические, политические и духовные предпосылки, созданные Просвещением и Великой французской революцией. Это настолько зримые рубежи, что их признает и большинство современных буржуазных историков. С этой точки зрения характерно высказывание консервативного американского ученого и идеолога Р. Нисбета: «Современный консерватизм… — дитя реакции на Французскую революцию и Просвещение, главным образом также во Франции, которое предшествовало революции»{4}.
Действительно, Просвещение и Великая французская революция настолько тесно связаны друг с другом, что их воздействие, в частности, на генезис консерватизма нельзя рассматривать каждое в отдельности. Ф. Энгельс отмечал: «Подобно тому как во Франции в XVIII веке, в Германии в XIX веке философская революция предшествовала политическому перевороту»{5}. Просвещение означало окончательный разрыв с духовными путами средневековья. Оно подрывало устои феодального общества в целом. «Великие люди, которые во Франции просвещали головы для приближавшейся революции, — подчеркивал Ф. Энгельс, — сами выступали крайне революционно… Религия, понимание природы, общество, государственный строй — все было подвергнуто самой беспощадной критике; все должно было предстать перед судом разума и либо оправдать свое существование, либо отказаться от него»{6}. Не случайно, что и друзья и враги Французской революции видели в ней воплощение принципов Просвещения. Первые с гордостью говорили, что человек уже настолько зрел и умен, что может творить свою собственную социальную среду в соответствии с принципами разума, другие негодовали на то, что человек посмел вступить в противоборство с «естественным ходом вещей», с божественной волей.
Если Просвещение поставило под угрозу всю систему духовных ценностей феодализма, то Великая французская революция подорвала его социально-экономический и политический фундамент. «Франция, — писал Ф. Энгельс, — разгромила во время Великой революции феодализм и основала чистое Господство буржуазии с такой классической ясностью, как ни одна другая европейская страна»{7}.