Людям нет дела друг до друга, с грустью думает Джонатан. Много ли таких, кто, как он, дают себе труд побольше узнать о ближних?
Из прихожей слышится какой-то шорох. Вздрогнув, Джонатан вскакивает. На полу лежит конверт, кто-то только что подсунул его под дверь. Он смотрит в глазок. Двери лифта закрываются, мигает красная лампочка.
Джонатан вскрывает письмо. Сразу бросается в глаза твердый мужской почерк:
«Вы не забыли о моем приглашении?
Сможете зайти сегодня ко мне на огонек? В шесть часов.
Тренькает звонок.
Кто-то идет быстрым шагом. Скрип половиц под ногами. Лязг замка.
— Добрый вечер!
— Добрый вечер! Это вам. — Он протягивает ей бутылку шампанского.
— Спасибо! Входите.
— Какой у вас порядок! Знал бы, не пригласил вас к себе, мне стыдно за свою берлогу.
— У вас почти нет мебели. Вам не нужно наводить порядок, — отвечает она.
Джонатан пропускает ее провокацию мимо ушей. Толкнув застекленную створку, он выходит на балкон.
— Какой вид! Весь Париж у ваших ног. Обсерватория, Монпарнасская башня, Пантеон, Эйфелева башня. Но… но есть один недостаток: ваш Люксембургский сад кажется меньше.
Не оценив его юмора, она говорит:
— Девчонкой, когда мне было грустно, я забиралась на верхушку большого дерева. Я могла сидеть там часами. Считала облака в небе, смотрела на птиц, слушала ветер. Здесь у меня то же чувство, что в детстве: мир далеко внизу, его все равно что нет. Я в небесах.
— Мы в небесах, — уточняет Джонатан.
Аямэй молча внимательно смотрит на него.
— Пойдемте выпьем, — говорит она наконец. — Чокнемся за эту правду в нашем лживом мире. Вы и я — мы в небесах.
Открывается шампанское, хлопает пробка. Она наполняет один бокал и протягивает его Джонатану. Он отстраняет его.
— Нет, спасибо, я вообще не пью. Это вам.
— Я тоже не пью.
— Почему же?
— Аллергия на алкоголь.
Они смотрят друг на друга и прыскают со смеху.
— Вы занимаетесь боевыми искусствами, не пьете, не курите, вы аккуратны и дисциплинированны, у вас прекрасные задатки, — медленно произносит он.
— Задатки для чего?
— Я посещаю одну духовную школу и знаю упражнение, с помощью которого можно преобразовать мучительные воспоминания в позитивную энергию. Вот, к примеру. Мои приемные родители погибли, вместе разбились в автокатастрофе, и я осиротел во второй раз, что далось мне нелегко. Так вот, благодаря этой методике я превратил свою боль в силу. Поразительно, не правда ли? Если вам интересно, я мог бы как-нибудь рассказать об этом подробнее. Для начала нельзя ни пить, ни курить.
— Конечно, мне интересно! — вырывается у нее.
Словно испугавшись, что выдала себя, она поспешно поправляется:
— Я любопытна до всего.
— Вы страдали, я вижу эту боль в ваших глазах, — вкрадчиво говорит Джонатан. — В этом нет ничего постыдного. В страданиях мы закаляемся. Все герои античности прошли через страшные испытания. Иисус Христос принял смерть на кресте, исполняя свое предназначение. Но его страдание благое, в нем позитивная энергия. Вы угостите меня стаканом воды?
— Непременно. По стакану воды для нас найдется.
Джонатан присаживается на китайский диванчик, Аямэй садится в бамбуковое кресло напротив. На ней черный пуловер с короткими рукавами и длинная, до щиколоток юбка в черно-синих разводах, из-под которой видны носки голубых со стальным отливом лакированных туфелек.
Будто и не было перерыва, он продолжает с того места, на котором оборвался их прошлый разговор:
— Значит, ваших родителей нет в живых, а что мешает вам вернуться в Китай?
— Вы боитесь привязанностей, а я боюсь откровений. Рассказать о себе, значит…
— Сдать позиции!
— Обнажиться.
Вежливая улыбка исчезает с лица Аямэй. Она устремляет на гостя ледяной взгляд.
— Кто вы?
Джонатан не спешит с ответом.
— Позволю себе переадресовать вам вопрос. Вы так и не просветили меня — кто вы? Мне бы хотелось узнать тайну вашего лица. Когда я смотрю на ваш левый профиль — вижу печаль. Когда смотрю на правый — вижу ликование. Вы не обычная женщина, нет. Кто вы?