Ф. Жюльен, безусловно, прав, усматривая противоречие у М. Хайдеггера между "вот-бытием" и "проектом", однако, природа данного противоречия не вполне ясна, возможно, оно из числа "объективных". "Настоящее" как самоценное пребывание без заглядывания в будущее (это та "без-заботность", с которой Ф. Жюльен связывает идеал даосского мудреца) и "настоящее" ради будущего - эти два основоположения, разумеется, не совместимы. Но не составляют ли они внутренний конфликт западного индивидуализма? Хотя, с другой стороны, даже если это так, то концептуализация не должна, так сказать, сидеть на двух стульях, и, следовательно, для указанных двух конкурирующих принципов (если они объективны) должен быть найден реальный носитель, соединяющий их в один механизм.
2. К числу неясных мест герменевтики М. Хайдеггера относится также подмеченная П. Рикером методологическая невоспроизводимость описанного им акта понимания. В рациональных практиках воспроизводимость считается одним из важнейших достоинств, в то время, как герменевтика, наоборот, рассматривает ее как ущербность. Уже Ф. Шлейермахер выдвигает в качестве основоположения, что герменевтическая задача все время возникает заново. Возражения П. Рикера сводятся к следующим пунктам: а) у М. Хайдеггера нет какой-либо определенной процедуры, нет способа истолкования текстов (как выражается сам П. Рикер, нет "органона для экзегезы"), есть только фактические образцы истолкования; б) в хайдеггеровской герменевтике нет критерия для того, чтобы "уладить спор между соперничающими между собой интерпретациями"; б) эта герменевтика пытается "отделить истину, свойственную пониманию, от метода, свойственного дисциплинам, исходящим от истолкования", что, по-сути дела, выводит ее за рамки строгой науки. "Хайдеггер, - заключает П. Рикер, - не хотел анализировать никакую отдельную проблему, касающуюся понимания того или иного сущего, - он хотел перевоспитать наш глаз и переориентировать наш взгляд.". На последнее замечание возможно то возражение, что свою проблему М. Хайдеггер ставил и видел несколько иначе, чем конкретная историческая герменевтика. Однако, последняя в своем вправе требовать от "чисто" метафизического исследования конкретных рекомендаций.
3. Ж. П. Сартр в своем главном философском труде "Бытие и ничто" называет кардинально неразрешимым вопросом на путях Dasein-аналитики - проблему разорванности бытия и сознания. В частности, он пишет: "Хайдеггер, желая избежать... [гуссерлевского] феноменализма описания, который приводит к антидиалектической изоляции сущностей в духе мегарской школы, прямо приступил к экзистенциальной аналитике, не обращаясь к cogito. Но Dasein, лишенное вначале измерения сознания, никогда не сможет вновь обрести его. Хайдеггер наделяет человеческую реальность пониманием себя, которое он определяет как "эк-статический про-ект"...своих собственных возможностей. Мы не намерены отрицать существование этого проекта. Но чем было бы понимание, которое в себе самом не было бы сознанием бытия понимания? Этот эк-статический характер человеческой реальности погрузился бы в слепое и вещественное в-себе, если бы он не возник из сознания эк-стаза... По правде говоря, нужно исходить из cogito, но о нем можно сказать, пародируя известную формулу, что оно ведет ко всему при условии выхода из него.". Данное рассуждение Ж. П. Сартра кажется точным в одном отношении и неверным - в другом. Начнем с того, что неверно. Dasein, как считает Ж. П. Сартр, изначально лишено измерения сознания, а, значит, осознанным бытием оно стать не может. При всей внешней логичности тезиса, он все же ошибочен. Он ошибочен потому, что сознание здесь отождествляется с cogito, т. е. с рассудком, в то время, как М. Хайдеггер исходит из посткартезианской традиции в лице И. Канта и Г. Гегеля, в которой разум помещен ступенью выше рассудка (и, кстати, по-замечанию Г. Гегеля эта более высокая инстанция представляется рассудку чем-то иррациональным). Позиция Ж. П. Сартра по-своему логична, поскольку определив существо человека как деятельность, он, соответственно, определяет существо сознания как рассудочную деятельность. У М. Хайдеггера существо сознания выражено в созерцательном восприятии ("видении", "слушании" и т. п.) трансценденции "бытия-в-мире". Но сартровский упрек верен в другом отношении: созерцательная способность сознания не находит у М. Хайдеггера союза с деятельностью cogito, и при таком внутреннем расколе оно оказывается бессильным посреди сущего как инструментальной реальности. Впрочем, разлад поэзии духа и прозы жизни такой же древний, как и сама цивилизация, и корни его глубже любой метафизики.
***
Говоря о влиянии на умы Dasein-аналитики в целом, приведем лестные слова о ней О. В. Коваля (содержащие некоторое преувеличение): "А. Уайтхед однажды сказал: "Самая верная общая характеристика европейской философской традиции в том, что она состоит из ряда примечаний к Платону". <...> [Однако] можно сказать, что подлинная философская мысль с 30-х годов ХХ столетия есть непрерывный комментарий к философии Мартина Хайдеггера".
Р. Декарта справедливо считают тем человеком, который первым сформулировал требования рассудочного познания. В своем "Рассуждении о методе" в качестве первого требования он выдвигает требование прозрачности: "Первое - никогда не принимать за истинное ничего, что я не признал бы таковым с очевидностью... и включать в свои суждения только то, что представляется моему уму ясно и отчетливо, что никоим образом не сможет дать повод к сомнению". (Декарт Р.Рассуждение о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках. // Декарт Р. Сочинения в 2 т. Т. 1. М., 1989. С. 260.)
Лем Ст. Сумма технологии М., 1996. С. 9.
Гегель Г. В. Ф. Лекции по истории философии. Книга вторая. СПб, 1994. С. 24, 25.
Там же. С. 25.
Из-за привычки мыслить формально "получается видимость, будто движение мысли есть нечто самостоятельное, не имеющее никакого касательства к тому, о чем думают..." (Гегель Г.. Лекции по история философии. Книга вторая. СПб., 1994 С. 292.)
"Догматизм рассудочной метафизики, - говорит Гегель, - состоит в том, что односторонние определения мысли удерживаются в их изолированности", в то время, как "всякое содержание получает оправдание лишь как момент целого, вне же этого целого оно есть необоснованное предположение, или субъективная достоверность". Поэтому "цель борьбы разума состоит в том, чтобы преодолеть то, что фиксировано рассудком". (Гегель Г. Энциклопедия философских наук. Часть первая. Логика. М.,Л., 1930. С. 32, 70.)]
Эйнштейн А. О науке // Эйнштейн А. Собрание научных трудов В четырех томах. Т. IV. М., 1967. С. 144.
Эйнштейн А. Мое кредо //Эйнштейн А. Собрание научных трудов В четырех томах. Т. IV. М., 1967. С. 176.
У А. Шопенгауэра есть аналогичное рассуждение, где он предлагает очень простой выход из ситуации. Самое глубокое начало мира человек носит в самом себе и открывает его путем самопознания. Но А. Шопенгауэр свел трансцендентное к одному из двух центров (они выступают у него под именем "воли" и "представления"), вместо того, чтобы искать третье.
"Для решения проблемы измеримости многие из основоположников квантовой механики, в первую очередь Нильс Бор, Вернер Гейзенберг и Джон фон Нейман приняли интерпретацию квантовой механики, известную под названием копенгагенской. Эта модель реальности постулирует, что при измерениях механика квантового мира сводится к классически наблюдаемым явлениям, что позволяет понять их смысл в представлениях макромира, но не наоборот. Копенгагенская интерпретация отдает предпочтение внешнему наблюдателю, помещая его в классический мир, отличный от квантового мира наблюдаемого объекта. Несмотря на то что ученые, использующие данную интерпретацию, не могут объяснить природу границы между квантовым и классическим мирами, они с большим успехом применяют квантовую механику для решения технических задач. Целые поколения физиков учили, что уравнения квантовой механики действуют только в одной части реального мира - в микромире, но теряют силу в другой его части, макроскопической.<...> Подход Эверетта к проблеме измеримости с точки зрения объединения макроскопического и квантового миров резко противоречил копенгагенской интерпретации. Эверетт сделал наблюдателя неотъемлемой частью наблюдаемой системы, введя универсальную волновую функцию, связывающую наблюдателя (точнее, наблюдателя и измерительный прибор) и объекты наблюдения в единую квантовую систему. Он дал квантово-механическое описание макроскопического мира и считал макрообъекты также находящимися в состоянии квантовой суперпозиции. Отойдя от Бора и Гейзенберга, он сумел обойтись без добавления новых постулатов о коллапсе волновой функции. Радикально новая идея Эверетта состояла в том, чтобы задать вопрос: "А что если процесс измерения не прерывает эволюции волновой функции? Что если уравнения Шредингера применимо всегда и ко всему - и к объектам наблюдения, и к наблюдателям? Что если ни один из элементов суперпозиции никогда не исчезает из реальности? Как будет выглядеть для нас такой мир?".