Феликс Чатто со стоном воздел руки к потолку.
— Увы, не могу с вами не согласиться. Назначение ужасное. Премьер-министр, наверно, сошел с ума!
Лорд Гален был назначен министром культуры и информации и принял новый пост с величием и свойственной ему изощренной непоследовательностью.
У всех это назначение вызвало изумление. Не то чтобы лорду Галену не хватало культуры — просто у него ее было не больше, чем у любого другого человека, который провел всю жизнь на фондовой бирже; существовали и иные возражения. Тот факт, что он слыл весьма авторитетным членом еврейской общины, мог быть использован нацистской пропагандой — для комментариев насчет культуры государств-членов антифашистской коалиции; более того, это назначение вызвало недовольство и у всех евреев-интеллектуалов, уже втянутых в борьбу с фашистами.
— Кстати, ваш дядя в качестве министра произнес на своей первой пресс-конференции речь, которая была фантастически неуместной.
С этими словами принц встал на цыпочки, раскинул руки, подражая манере публичных выступлений лорда Галена, и произнес, то и дело запинаясь, словно от избытка чувств: «Культура… наше наследие… мы обязаны… сделать все от нас зависящее, чтобы сохранить ее… она бесценна… я хотел сказать, а?» Тут же выйдя из образа, — словно скинув пиджак, — принц поджал губы и недовольно покачал головой.
— Это невозможно. Ему везде аплодируют, но ведь над ним смеются. Напоминает манеру Рамсея Макдонадда[108] в его лучшую пору. Знаете, как он тут до смерти напугал Обри. Бедняга проснулся — и видит лорда Галена на краю своей кровати: руки раскинуты, как крылья орла, и при этом он нараспев твердит: «О, мой милый Обри, первая жертва, понесенная нашей культурой…первый юный писатель, обожженный вражеским огнем… Я награжу вас орденом Британской империи четвертой степени». — Принц и Феликс засмеялись, представив себе, как Блэнфорд просыпается после дневного сна и обнаруживает этот черный призрак культуры в изножий своей кровати. — Я напомнил, что Обри был ранен своими же, — продолжал принц, — и лорд Гален ужасно рассердился. Нет, вряд ли он долго пробудет министром. Ему все-таки не хватает культуры. Вы же знаете, Феликс, я — его старый друг и очень его люблю, так что мне не к лицу злорадствовать. Но он ужасен!
Феликсу были приятны искренность и теплая доверительность старины принца; это как бы подтверждало его собственную зрелость, а он и вправду очень изменился с тех пор, как началась война. Во-первых, он получил намного более высокий пост в Женеве — судьба посмеялась над ним, ведь он-то сделал все возможное, чтобы попасть в военно-воздушные силы, но у него ничего не получилось. Министерство иностранных дел «застолбило» молодого человека на этом новом посту, и теперешние обязанности его были не слишком обременительными и секретными. Но что самое замечательное — лорд Гален, проникшись уважением к успехам племянника, предложил ему неплохое содержание, позволявшее не только сносно существовать, но даже купить небольшой автомобиль, что весьма способствовало рождению его нового образа — образа высокопоставленного чиновника средней руки. Феликс переменился быстро и как будто к лучшему; теперь он чувствовал себя как дома в знаменитых auberges[109] города и, естественно, в наиболее респектабельных ночных клубах. Ему даже удалось победить свою застенчивость, и теперь он смело приглашал случайную партнершу провести ночь в его квартире. Он стал выше ростом и намного симпатичнее, а принца уверил в том, что будет счастлив когда-нибудь принять пост в Каире, если представится такая возможность.
— Конечно же представится. Министр — мой друг, — с горячностью отозвался крошечный принц. — Он всё для меня сделает. Это благодаря Оливковой Горе, так мы зовем его, я здесь наперекор пронырам из Арабского бюро. Я немедленно возьмусь за это, как только закончу с делами здесь и в Париже и вернусь в Египет. Мы еще поговорим — тут не место для подобных бесед.
Принц считал, что всему должно быть свое место и свое время; поразительно, как он умел, словно в картотеке, держать все в памяти. Большинство людей его ранга не справилось бы и «уполномочило» все запоминать секретаря. Но как раз из-за дотошности принца Констанс не сомневалась в том, что он непременно уделит ей какое-то время — им надо было обсудить целое море всего, о чем еще не упоминалось. Пребывая в тени, она ждала, когда он выполнит свою программу визита. И вот, спустя неделю, в течение которой ей каждое утро доставляли букет роз, принц пригласил ее на ланч и прогулку вокруг озера.
День был на удивление ясным, несмотря на свежий ветер с заснеженных гор, — обычный для Швейцарии осенний декор уже предъявлял свои права. Компенсируя недостаточную длину ног опорой в виде подушки, принц сам сидел за рулем служебного лимузина. Поначалу оба молчали, растерянные от овладевшей ими вдруг робостью.