— Как, он точно огорчен? — прервал государь.
— Он так огорчен, — продолжал я, — что если сие состояние продолжится, то он, я уверен, сделается больным.
Тогда государь начал мне рассказывать, как все против него, то есть императрица и наследник; что он окружен шпионами… что его величество полагался на привязанность одного только Константина Павловича, но накануне сделанный им поступок заставил государя думать, что и он предался противной партии. Наконец император присовокупил:
— Ну, если я его прощу, что он этому обрадуется? Я отвечал ему:
— Его высочество будет без памяти от радости, государь! Тут он, приняв веселый вид, сказал из итальянской оперы:
— Dite lo voi per me[11], что я его прощаю…»{144}
Великий князь чуть не задушил Комаровского от счастья. И еще настойчивее запросился у Павла на войну. Ему было уже без малого 20 лет.
«Государь Павел Петрович обещал однажды быть на бале у князя Куракина, вероятно, Алексея Борисовича. Перед самым балом за что-то прогневался он на князя, раздумал к нему ехать и отправил вместо себя Константина Павловича с поручением к хозяину. Тот к нему явился и говорит: “Государь император приказал мне сказать вашему сиятельству, что вы, сударь, ж… ж… и ж…” С этими словами поворотился он направо кругом и уехал»{145}.
СИЛЬНЫЙ ГДЕ, ХРАБРЫЙ, БЫСТРЫЙ СУВОРОВ?
В январе 1798 года генерал Бонапарт захватил часть Италии и провозгласил там Римскую республику, в июне французские войска отправились в Египетский поход освобождать Африку от англичан. По пути они захватили остров Мальта, не встретив ни малейшего сопротивления. Русскому посланнику было предписано покинуть остров в три часа. Император Павел разгневался. Против Франции образовалась коалиция, в которую кроме России вошли Австрия, Англия и Турция. Австрийский император Франц II отчаянно желал победы и попросил Павла прислать на войну великого Суворова.
Суворов меж тем скучал в деревне. Дважды Павел пытался найти с эксцентричным фельдмаршалом общий язык — безуспешно. После первой попытки Суворов был сослан в Кончанское под полицейский надзор. Потом нежданно получил прощение, был приглашен в Петербург, однако на вахтпарадах явно томился и выделывал штуки — то никак не мог поймать и все время ронял свою треугольную шляпу к ногам императора, недвусмысленно намекая — неудобна, ох, как неудобна глупая треуголка для русских солдат. То начинал вдруг суетиться, бегал перед войсками, что-то приборматывая, а когда поинтересовались, что он шепчет, фельдмаршал отвечал — молитву «Да будет воля Твоя». Словом, прусские порядки Суворову не нравились, и скрывать того он не желал. Он бы и скрыл, найдись ему настоящее дело, случись война. Но Россия тогда не воевала, и Суворов, к их взаимному с императором удовольствию, снова отправился в свою деревню. В Кончанском он ежедневно ходил на обедню, дома на вытертом от молитвенного усердия коврике клал поклоны, читал святых отцов, не расставался с четками и в конце концов отправил государю просьбу отпустить его в новгородскую Нилову пустынь на иноческое житие{146}.
Не тут-то было, явился Бонапарт. Европа заулыбалась фельдмаршалу очаровательнейшей из своих улыбок, всё громче рукоплескала ему одному, генералы поерзывали от нетерпения, отовсюду слышались шепот и щебет: «Просим, просим!» Английская дипломатия давила на австрийцев, и император Франц всё настойчивее рекомендовал Павлу вызвать Суворова на сцену.
Словом, как позднее и несколько по другому поводу выразился Державин:
Русский император отправил в Кончанское флигель-адъютанта с письмом: «Сейчас получил я, граф Александр Васильевич, известие о настоятельном желании венского двора, чтобы вы предводительствовали армиями его в Италии, куда и мои корпусы Розенберга и Германа идут. Итак посему и при теперешних обстоятельствах долгом почитаю не от своего только лица, но от лица и других, предложить вам взять дело и команду на себя и прибыть сюда для отъезда в Вену»{148}.
Александр Васильевич прибыл в Петербург через три дня, 9 февраля 1799 года, — полдня ушло на сборы, два дня на дорогу. Он упал императору в ноги, император его поднял, похлопал по плечу. Через несколько дней произошла новая трогательная сцена. Павел возложил на Суворова старейший мальтийский орден — орден Святого Иоанна Иерусалимского Большого креста.