Константин Павлович вернулся в Петербург. Началось комплектование поредевшего Уланского полка, и к следующей войне с французами полк был уже в полном порядке. На этот раз, правда, в нем оказалось множество поляков и малороссов. Когда уланы шли с новым походом по Петербургской губернии, крестьяне прятали от них детей — пронесся слух, что чудища-уланы кушают младенцев — причиной тому были невиданный прежде уланский наряд и их дурной русский язык.
16 ноября 1806 года вышел манифест о новой войне с французами. 30 ноября был издан манифест об учреждении милиции. «По поводу милиции всюду были назначены областные начальники, отправлены генералы, сенаторы для обмундирования и наблюдения за порядком, вооружением ратников и так далее»[21]. Главное же, в милицейских отрядах, набираемых из крестьян, уже тлел будущий пламень народной войны, это была словно бы репетиция предстоящей партизанской войны с Бонапартом. «Военная деятельность охватила всю Россию. Эта деятельность была несколько платоническая; она мало дала знать себя врагу на деле, но могла бы надоумить его, что в народе есть глубокое чувство ненависти к нему и что разгорится она во всей ярости своей, когда вызовет он ее на родной почве и на рукопашный бой», — замечал П.А. Вяземский[22].
Формированием батальона императорской милиции из собственных крестьян императорской фамилии занялся и Константин Павлович. Почти все солдаты были чухонцы, командовать ими великий князь назначил корпусных офицеров и выпускников кадетских корпусов, которым пришлось для этого выучить финский. В военном зале стрельнинского дворца проходили смотры милицейских отрядов. И в кампании 1807 года чухонцы не подвели; милицейский батальон сражался до того храбро, что был включен в гвардию и стал основой лейб-гвардии Финляндского полка.
По приказу Александра гвардия выступила из Петербурга 13 февраля 1807 года и зашагала по Рижскому тракту. Стояли морозы, боевой дух мерзнущего войска поддерживал военный оркестр, трубачи трубили марши. Константин Павлович, по-прежнему возглавлявший гвардию, шел с родным Уланским полком, был бодр, весел, шутил с офицерами и солдатами, приказал выдавать офицерам порционные (то есть столовые, предназначенные на обед) деньги из собственного кармана. Офицеры денег не брали, хватало пока своих, но когда порционных накопилось до семи тысяч, отдали их израненному в Аустерлицком сражении товарищу, бедному отцу семейства. Узнав об этом, великий князь прослезился и прижал к сердцу полкового командира, добрейшего полковника Чаликова, а в его лице — весь полк[23].
Однако поход был снова неудачен для русских и союзников, на этот раз пруссаков, которых русские солдаты недолюбливали за немецкую скупость и спесь. В сражении под Гейльсбергом русские потерпели сокрушительное поражение.
Главнокомандующий русской армией Беннигсен отправил Константина Павловича в Тильзит к императору с докладом об истинном и весьма бедственном положении дел. Великий князь настоятельно советовал брату заключить мир, он лично убедился, какие огромные потери терпит русская армия, и притом впустую[24]. Александр колебался. Условия мира не были для России унизительны, однако русский император мыслил себя освободителем Европы от корсиканского самозванца, ему же предлагали вступить с самозванцем в переговоры… Но пришло сообщение о новом поражении русских при Фридланде. Положение сделалось угрожающим, деваться было некуда.
Произошла знаменитая встреча императоров на реке Неман, 27 июня 1807 года был подписан мир. Константин находился в свите Александра, так же, как брат, обнял Наполеона, улыбался ему и не скрывал своего восхищения перед военным гением французского императора. Он обменялся с Наполеоном шпагами, с почтительностью принял ленту Почетного легиона — орден, которым французский император наградил цесаревича и еще нескольких человек из русской свиты.
Александр и Наполеон по очереди обедали друг у друга, ходили под руку. Александру было горько, но он свою горечь умело скрывал. Константин вздыхал с облегчением. Война кончалась, а значит, кончались и неудачи, поражения, гибель сотен и тысяч людей. То самое войско, та самая гвардия, уланы, о которых он пекся денно и нощно, для которых рисовал эскизы формы, кому распределял довольствие, на кого орал в часы учения, кому ссуживал деньги из собственного кармана, кого за провинности отправлял на гауптвахту и от всего сердца прощал, — словом, его любезные дети превращались в пушечное мясо.