Так, что у нас в активе? В активе у нас то, что Рис Хаузер всё ещё жив, несмотря на серьёзные усилия в противоположном направлении, предпринятые неким неизвестным или неизвестными. Правда, заслуги самого Риса в этом не так много, как хотелось бы. Если бы не джокер, не вынутый даже, а выдранный из рукава Мелиссой Тевиан, сейчас отдельные части мистера Хаузера вылавливали бы ниже по течению Стикса. Или не вылавливали. Тот самый случай, когда закрасить проще, чем отскрести. И это, пожалуй, уже пассив.
Также (и даже в первую очередь) в пассив следовало записать саму попытку разобрать его на составляющие. А тут ещё Диксон, черти бы его драли, не соизволил проявиться.
Хотя встреча всё равно не состоялась бы. Не тот человечек (и не в тех обстоятельствах) Диксон, чтобы афишировать знакомство с ним. А сам Рис оказался сейчас под колпаком таким плотным, что это почти мешало дышать. На всём пути из клиники в номер его, не особенно скрываясь, передавали от одного сотрудника службы безопасности другому. И можно было нисколько не сомневаться: все его контакты будут рассмотрены в такой микроскоп, что ну его на фиг. И чем прикажете заниматься при таком раскладе? Впрочем, кое-что есть. Или будет, как только сообразятся некоторые нюансы.
Отражение повеселело, глаза заискрились синевой. А то, что рубашки без рукавов (регенерационный комплекс на бицепсе теоретически можно засунуть в рукав, но видок будет ещё тот) в его гардеробе нет – так на то и служба доставки. И не просто доставки. Побеспокоим-ка мы Младшего.
Полчаса спустя один из лифтов внешнего кольца номеров четвертого яруса открыл двери и выпустил в коридор целую процессию. Впереди, с вычурной корзинкой «хрустальных» бегоний в правой руке, шествовал мистер Хаузер собственной персоной. Полурасстегнутая белоснежная рубашка без рукавов являла миру грудь, в меру заросшую жёстким курчавым волосом, и регенератор на левом бицепсе.
Чуть позади скользил охранник. Ещё один пристально наблюдал за каждым движением съёжившегося, обильно потеющего официанта, направляющего движение тяжело нагруженного сервировочного столика. Заполняющие его яства на скорую руку собрал личный повар Хельгенбергеров, задачу которому Том-Младший поставил сам.
Рис отдавал себе отчёт в том, что его образ мыслей и действий ощутимо отдает паранойей, но предпочитал перестраховаться. Что характерно, Младший ничуть не удивился просьбе. А если и решил, что постоялец поехал крышей, то мнение своё засунул так глубоко, что справедливо гордящийся своим умением читать по лицам Хаузер ничего не заметил.
Третий секьюрити, неспешно прогуливающийся по коридору, спокойно кивнул и прикоснулся к сенсору рядом с дверью номера 4169.
– Да! – произнес слегка искажённый динамиком голос Мелиссы.
– Обслуживание в номер, мисс Тевиан! – отозвался Рис, становясь так, чтобы с гарантией попасть в поле зрения камеры.
Замок пискнул, и дверь отъехала в сторону.
Официанта и охранников Рис не пустил дальше порога. Незачем кому-то видеть, как он принюхивается к окружающему пространству. Принюхаться, кстати, было к чему.
Всё время знакомства ему не давал покоя тонкий аромат, исходивший от волос Мелиссы. Было в нем что-то очень знакомое, связанное с лучшими воспоминаниями. Понять бы только, с какими.
В номере аромат ощущался отчетливее, и Рис вспомнил. Тётушка (точнее, двоюродная бабушка) Клодия, единственная в семье, кто не только одобрял его представления о жизни, но и всячески развивал и поддерживал их, любила добавлять в чай разновсяческие травки. В частности, лимонную мяту. Мелисса…[10] ну конечно!
– Я на террасе, Рис. Проходи.
Хаузер пересек номер, небольшой по сравнению с его собственным, но весьма уютный, и вышел на террасу, заполненную цветами в горшках и деревьями в кадках. Все номера внешнего кольца, на каком бы ярусе они ни располагались, имели такую, оправдывая название отеля[11].
Четвертый ярус считался уже фешенебельным. И пусть номер состоял из всего одной, хоть и очень просторной комнаты, постоялец внешнего кольца четвертого яруса мог выбрать время года для террасы. Мисс Тевиан предпочла весну. Фрезии и нарциссы, тюльпаны и гиацинты заполняли терракотовые чаши, а над всем этим великолепием царили цветущие апельсиновые и лимонные деревца. Жаркое солнце нагрело пол, выложенный узорными плитками. Сонно гудели пчелы.
Принесённая корзинка с бегониями вдруг показалась Рису неуместной, но Мелисса… Мелисса пришла в почти детский восторг и даже попыталась привстать с шезлонга. Пришлось, отставив корзинку, собственноручно пресекать непотребство: вставать девушке явно не стоило. По сравнению с массивным агрегатом на колене вытянутой девичьей ноги, комплекс на его бицепсе сошёл бы разве что за банальный пластырь.
Девушка была одета странно. Просторные шорты – почти новые (не позднее прошлого сезона) и довольно дорогие – совершенно не сочетались с мужской рубахой, дешёвой и сильно поношенной. В паре мест Рис заметил аккуратную штопку.
Верно истолковав его взгляд, Мелисса улыбнулась:
– Я везде вожу с собой папину рубашку. И надеваю, когда мне плохо или больно. Помогает. И настроение поднимается, и заживает быстрее.
Рису оставалось только надеяться, что его ответная улыбка была такой же мягкой и в меру понимающей. Рубашки его собственного отца годились исключительно на то, чтобы непоправимо испортить настроение и растравить любую, самую зажившую, рану. Не говоря уж о том, что Руперта Хаузера ни один из его детей не называл «папой». Даже за глаза.
Он уже совсем собрался завести разговор ни о чём, большим мастером которого являлся, вылавливая необходимые сведения из невинных ответов на невинные вопросы, но не успел. Кольцо коммуникатора сыграло мелодию, установленную сигналом вызова на строго определенного абонента. Взгляд на дисплей браслета подтвердил то, что уже слышало ухо. Пришлось спешно извиняться («Дедушке попробуй не ответь!»), уходить в комнату и подключать поле отражения.
Для этого номера не существовало запретов на входящие. Человек, которому он принадлежал, имел право побеспокоить Риса Хаузера в любое время. И то, что он пользовался этим правом крайне редко, ничего не меняло.
Лет двенадцать назад, когда Рису Хаузеру было двадцать семь, тётушка Клодия умерла. Банально, от старости. Вернувшийся из деловой поездки Рис обнаружил её в гостиной маленького домика в пригороде. Прокуренные пальцы всё ещё сжимали потухшую тонкую сигару, в недопитой чашке травяного чая плавала муха.
Действия на такой случай были ими обговорены заранее: Клодия, наотрез отказывавшаяся от омолаживающих процедур, дни рождения не отмечала, но дату своего появления на свет помнила. И первой позицией в списке действий числилась отправка сообщения об обвале цен на углепластик. Сообщение следовало послать на номер, который Клодия сначала заставила Риса затвердить наизусть, а потом велела забыть до строго определённого момента. И вот момент настал.
А вслед за ним настал и день похорон. Как и следовало ожидать, никто из благонравного, благоразумного, благонамеренного семейства Хаузеров не появился. Родня активно не одобряла как саму Клодию, так и примкнувшего к ней Риса.
Женщине надлежит либо обзавестись мужем и детьми, а впоследствии внуками, либо скромно приживаться у родственников и знать своё место. Последнее – в любом случае и обязательно. Мужчина должен обзавестись женой и детьми, а также достойной честной работой. Чем тяжелее ему достается кусок хлеба, тем большего уважения он заслуживает. И, уж конечно, ни мужчина, ни женщина не вправе жить с удовольствием. Жизнь – тяжкий крест, который следует влачить с покорностью и смирением.
В покорности и смирении Клодию не смог бы уличить и самый предвзятый дознаватель. Она жила, как сама хотела, и научила тому же внучатого племянника. Должно быть, Руперт Хаузер тысячу раз проклял тот день, когда, в надежде хоть как-то призвать к порядку сестру покойного отца, подсунул ей на каникулы Кристиана. После этого лета мальчишка стал совершенно неуправляемым. Не помогали ни голод, ни порка.