- Совершенно твердое тело, - докладывает Редфорд. - Ничего страшного...
Оттолкнувшись от "Протея", он по инерции чуть отошел от его поверхности и развернулся в сторону медленно подплывающего Лежавы.
- Пятый, я первый, - быстро говорит Седов, - есть изменения в параметрах объекта?
- Я пятый, - тут же отзывается Раздолин, - все по-старому, никакой реакции.
Зуев на командном пункте весь сжался, съежился, словно изготовился для прыжка. Он ничего не видит, он весь в телеэкране, где блестят на фоне излучателя две серебристые фигурки.
- Поверхность твердая, - звучит в зале голос Редфорда, - но в то же время пластичная... Не знаю, с чем сравнить... Представьте себе резину, очень твердую, которую растягивают и сжимают какие-то силы внутри, говорит Редфорд, - но блеск, как у металла, и как будто...
- Назад! - резкий, как удар хлыста, крик Седова.
Прямо перед фигурками на слабо пульсирующем теле излучателя мгновенно образовалась широкая, стремительно углубляющаяся воронка. Края ее подались вперед, заключив внутрь себя обоих космонавтов, и тут же, сомкнувшись позади них, распрямились, вновь тихо и плавно пульсируя. Там, где только что были космонавты, теперь не было никого.
Это произошло так быстро, что походило на фокус, оптический обман. И в первое мгновение никто никак не реагирует на случившееся. Все как бы ждут чего-то, то ли обратного трюка, то ли какого-то продолжения. Невозможно представить себе, что же произошло, именно из-за простоты и быстроты: словно короткий глоток - и людей нет.
Как на пружине, вскочил бледный, с перекошенным лицом Зуев.
Седов зажмурился и мгновение стоит перед иллюминатором с закрытыми глазами. Опять смотрит в иллюминатор - пустота. Ярко светящийся таинственный излучатель начинает быстро тускнеть, темнеть, погружаясь в черноту космоса, словно растворяясь в ней.
16 ноября, воскресенье. Земля - Космос.
- Академик Зуев считает, что было бы неверно расценивать реакцию излучателя только как агрессивную. Хотя немедленно приняты меры для возможного активного воздействия на космическое тело... - говорит с экрана телекомментатор.
Лия быстро пересекает комнату, снимает со шкафа чемодан, начинает рассеянно укладывать вещи.
- Ты куда? - поднимает голову отец.
- В Москву, - говорит она совсем спокойно.
- Зачем?
- Не знаю...
Она садится рядом с чемоданом, перекладывает что-то, вдруг вскакивает, кидается к отцу, обнимает его.
- Папа, папочка, ну что же это такое? Ужас, ужас какой-то! Что это?
- Успокойся. - Он гладит ее по голове. - Я не знаю, что это. Откуда мне знать? Вот вернется Анзор и расскажет.
- Он вернется?! - Вопрос вырывается, как крик.
- Обязательно. Анзор обязательно вернется. Я знаю.
- Откуда?! Как это можно знать?
- Знаю... Сядь. Сейчас чай будем пить.
Он идет на кухню, ставит чайник под струю, бегущую из крана. Вот уже чайник полный, из носика течет. Старый человек стоит, закрыв руками лицо.
Мать Седова сидит на краю стула у маленького письменного столика в доме заведующей клубом Любови Тимофеевны, той самой, которая во время торжественной встречи Александра Матвеевича дирижировала оркестром. Любовь Тимофеевна кутается в платок, неотрывно смотрит на телеэкран.
- Тимофеевна, - говорит мать Седова, теребя в руках мокрый платочек. Ты грамотная, объясни мне, глупой, что это? Я ничего не пойму... Где этот грузинец? Куда они оба девались? Может, оно их съело? А Шура как же? Я ведь Шуру знаю, он ведь их вызволять полезет теперь. Господи, прости ты прегрешения наши...
Зуев перед журналистами:
- А теперь я готов ответить на ваши вопросы.
Вскакивает молодой человек с блокнотом.
- Газета "Юманите". На сколько часов автономной работы рассчитаны системы жизнеобеспечения скафандров?
- На восемнадцать часов...
Журналист смотрит на часы.
- Таким образом, в 3 часа 30 минут их ресурсы должны иссякнуть?
- Да, примерно так, - говорит Зуев.
Обсерватория Леннона на "Гагарине". У ее больших иллюминаторов собрались все четверо оставшихся на корабле. Нетерпеливое ожидание товарищей, отсутствие каких-либо обоснованных надежд на их возвращение все это создает атмосферу предельно тягостную.
- Мы теряем время, - резко говорит Раздолин. - Чем меньше у нас времени, тем меньше возможностей.
- Что ты имеешь в виду? - спрашивает Леннон.
Стейнберг выплевывает жвачку и отвечает за Раздолина:
- Ты понимаешь, что он имеет в виду. И все понимают, но не хотят говорить об этом. Их надо выручать. Я привык выручать своих товарищей, когда они в беде, понимаешь?
- Но как? - спрашивает Леннон, невидимый в тени на потолке.
- Не знаю, как! - горячится Раздолин. - Но он прав, - кивает на Стейнберга.
- Нет, ты знаешь! - резко поворачивается Стейнберг. - И все вы знаете, но вам говорить об этом не хочется. Вы же гуманисты. А я скажу. Надо взять лазерный бур с "Мэйфлауэра" и вскрыть эту штуку к чертовой матери, как консервную банку!
- Прекратите истерику немедленно, - спокойно и твердо говорит Седов. Мне стыдно за тебя, Джон. И, главное, хороша твоя психология: раз я не понимаю, надо хвататься за пистолет. Вспомним сорок восьмой - сорок девятый годы... И представьте себе, что тогда, у наших дедов не хватило бы разума и терпения.
- О каком разуме ты говоришь сейчас? - перебивает Раздолин. - Где тут разум?
- Уже то, что "Протей" погас, - спокойно объясняет Седов, - а значит, вновь собирает энергию, говорит о том, что она ему нужна. Зачем? Возможно, для проведения каких-то исследований, для выбора вариантов контакта...
- Когда муравей залезает тебе за шиворот, ты давишь его пальцем и выбрасываешь, а не выбираешь варианты контакта, - зло говорит Стейнберг. В синих подсветах чуть мерцающих панелей аппаратуры обсерватории его лицо кажется мертвенно-бледным.
- Я верю и хочу, чтобы ты верил: речь идет не о муравьях, - спокойно отвечает Седов. - И наше уверенное ожидание, наша выдержка и терпение это тоже проявление высшего разума.
- Может быть, у меня мало твоего "высшего разума", - отвернувшись к иллюминатору, говорит Стейнберг, - но ресурс регенераторов в СЖО еще меньше...
- Я прошу тебя - иди, отдохни, - тихо и ласково отзывается Седов.
- Правильно, - свирепея еще больше, говорит Стейнберг. - Я буду спать, а они - задыхаться!