Когда-то он был известным жокеем. На большом состязании неудачно упал и сломал обе ноги. Выздоровевши, служил в «дикой дивизии». Гражданская война сделала из него закаленного бойца, а любовь к простору и приключениям привела сюда, на границу. Он был женат и страстно любил жену и ребенка, но, когда требовала служба, ловко прыгал в седло и исчезал на целые месяцы.
Будай молча огляделся и тихим комом опустился в темный угол дивана. Его лица не стало видно. Только большая спина горбом выставилась из темноты.
Маленький кавалерист упорно шагал из угла в угол, попыхивая трубкой. Наконец женщина у стола заговорила. Она отбросила назад прядь волос, отливавшую золотом при каждом колебании пламени. Ее белое лицо казалось прозрачным. Губы были бледны и твердо сжаты. Большие глаза стали пустыми. Они будто смотрели вдаль и видели то, чего не могли видеть другие.
— Будай! — медленно проговорила она, обращаясь к мужу и еле сдерживая рыдания. — Как это могло случиться?
Общее молчание продолжалось. Звон шпор маленького кавалериста и движение его черной тени по стенам и потолку были единственным ответом.
Женщина на диване подалась вперед. Ее белое лицо, холодное и строгое, выступило из мрака. Рама черных волос сливалась с темнотой. Черный шелк ее платья зашелестел, как сухие листья, и с ее губ сорвался легкий крик:
— Да не молчите, не молчите же вы! Кондратий, перестань ходить по комнате.
Звон шпор продолжался. Кавалерист как будто не слышал. Вслед за ним по-прежнему плыли белые клубы дыма. Будай поднялся с дивана и выпрямился во весь свой могучий рост.
— Кто скажет, что я — человек нечестный? — сказал он громко.
Никто не ответил. Шагавший по комнате кавалерист прошел мимо.
— Будай, три года мы живем на границе, — раздался печальный голос. — Три года ты был начальником участка. Ты умен. Ты честен. Мы жили как одна семья. А теперь ты обвинен во взяточничестве? Будай…
Ее голос прозвучал как жалоба ребенка. Великан долго молчал, потом заговорил глухо и спокойно.
— Я рад, что моя канитель окончилась, — устало и безнадежно проговорил он. — Я устал. Пять лет я ходил здесь, как в лесу, между ловушками и капканами. Я не мог есть спокойно, меня всегда могли отравить. На ночь я всегда осматривал комнату. Под подушкой, за ковром, на стене я часто находил змею или какую-нибудь другую ядовитую тварь. К черту! Теперь я свободен. Я буду отдыхать в тюрьме. Я ни о чем не буду больше думать.
— Кондратий, поди сюда, не шагай!
Помощник Будая подошел к жене и сел на диван.
— Почему ты не поддержал Будая? — спросила она, обняв мужа своими теплыми руками.
— Он ничего не знал. Я ничего ему не говорил, — перебил командир полка, потом стал продолжать громко и убежденно: — Я вам говорю, что за мной охотились пять лет. Я шел за отцом контрабанды осторожно, как за тигром. Но тигр шел по моим следам. Это бывает. Как я ни оглядывался, все-таки нападение произошло сзади. Что делать! Это тоже бывает.
Он хотел продолжать, но жена его перебила.
— Ведь это ложь, это все ложь. Объясни им, что вся жалоба — только гнусная клевета.
— Больше пятидесяти свидетелей, Марианна, — коротко заметил маленький кавалерист.
Он проговорил эти слова безразличным голосом. Ольга опустила руки и отодвинулась. Она знала значение этого сухого тона у своего мужа. Она даже зажмурилась от страха.
Неделю назад, когда он вернулся с перестрелки с контрабандистами, она почему-то спросила про Иващенко. И Кондратий сухо, как сейчас, ответил:
— Пуля в живот.
Она кинулась бегом. В сером войлоке лежало на земле что-то завернутое, длинное, и оттуда шел тяжелый трупный смрад.
Она не решилась подойти к страшному тюку из серого войлока. Его только что привезли увязанным на шестах вдоль лошади. Теперь она будто заново увидела Будая. Командир выбыл из строя. Присутствующие считали его убитым. Будай, отвечая на взгляд, кивнул головой. Она облокотилась на стол и залилась слезами.
Будай снова заговорил:
— Со мной пытались играть в кости. Пробовали втянуть меня в пьянство. Я только теперь узнал, что опереточная актриса была выписана из Москвы для меня.
Он горько засмеялся и продолжал:
— Я был мальчиком, которого хотели развратить.
— Или монахом. Недаром тебя зовут Антоний, — оказал Кондратий.
Глухо, как будто думая про себя, Будай заговорил безразличным голосом:
— Будь это в начале моей службы, я бы так легко не попался. Но я устал. Отец контрабанды с глазу на глаз предложил мне примирение и позвал в гости. Я не думал, что он нарушит шариат. Он обещал прекратить свою деятельность. И я от великой усталости подумал, что это возможно.