Телефонный звонок отрывает меня от записей и неуместных жарких мыслей. В трубке вежливо интересуются, где меня можно отыскать, чтобы отдать подготовленный стороной жениха черновик брачного контракта. На заднем фоне слышится верещание Луи о том, что я, такой – растакой, не рассказал ему о предстоящей свадьбе, а еще друг называется и вообще. Я быстро называю адрес кофейни и отключаюсь. Господи, вчера я решил, что он шутил, говоря о сроках. У него что, адвокаты круглые сутки работают? Или он помешанный на тотальном контроле деспот?
Пишу пятый вывод о мистере Сторме – зашкаливающая целеустремленность. Для придания большей выразительности выводу рисую в конце строки голову носорога.
Через несколько минут раздумий меня окликает юный курьер, одетый в униформу СтормЛогистикс. Ему лет пятнадцать и он очень волнуется, передавая мне документы. Я ставлю подпись в ведомости, даю пару мелких купюр чаевых и получаю пухлый запечатанный конверт.
Еще через полчаса курьер вновь появляется в поле моего зрения. Он заметно нервничает.
- Мистер Обри,- неуверенно говорит он, – мистер Сторм приглашает присоединиться к нему в офисе для обсуждения деталей.
- Нет.
Видимо, мой ответ – совсем не то, что нужно и мой собеседник слегка бледнеет.
- У меня здесь машина. Доедете с комфортом.
Подобная настырность начинает раздражать.
- Я сказал – нет. С мистером Стормом мы договорились на понедельник. Я не стану менять планы.
Подросток шумно сглатывает и вытирает со лба испарину:
- Тогда скажите это ему сами, – умоляюще произносит он. – Пожалуйста.
– Давай телефон, – чего не сделаешь ради того, чтобы эта слегка прыщавая физиономия отвязалась и не мозолила мне глаза.
- Добс, у тебя осталось двадцать минут, – слышу я в трубке после трех длинных гудков. Вероятно, мистер Самоуверенность настолько убежден, что все будет так, как он захочет, что даже не уточняет у подчиненного, по какому поводу тот звонит.
- Это Обри, – левый уголок рта автоматически приподнимается в усмешке. – Не мучай ребенка, садист. Я никуда не еду. Ни с ним, ни с кем-либо еще. Ты сказал – понедельник. Так и держи свое слово, альфа ты или кто?
Нажимаю «отбой» и отдаю аппарат Добсу. Он смотрит так, будто у меня выросла вторая голова.
- Свободен, – говорю. И тут же раздается трель моего телефона. Экран высвечивает незнакомую мне комбинацию из десяти цифр, но догадаться, кто звонит, не составляет труда.
- Молодой человек! – поднимаю руку и подзываю официанта. Тот подходит. Косится на трезвонящий рождественский мотив телефон, но сохраняет невозмутимость. – Два стакана минералки, пожалуйста. С газом. В одной крупной посуде.
На пару секунд телефон замолкает, а потом опять взрывается противным джинглом.
- Твой телефон умеет снимать видео? – бросаю курьеру, – приготовься.
Как только передо мной возникает заказ, я киваю Добсу, чтобы он начинал запись.
Радостный перезвон бубенцов мгновенно прерывается, как только трубка ныряет в пивную кружку, наполненную пузырящейся водой.
- Я никуда не еду и ни с кем не разговариваю до понедельника, – громко выговариваю каждое слово, не сводя взгляда с черного кружочка телефонной видеокамеры. – Мистер Добс, передайте это вашему работодателю. И да, у вас пятнадцать минут.
Не спеша расплачиваюсь за заказ, забираю вещи и ухожу. Медленно иду по весенней улице. Едва прохожу сотню шагов, как мимо проносится машина с узнаваемым логотипом. Я облегченно выдыхаю и без сил опускаюсь на ближайшую скамейку. Меня начинает колотить – что ждет меня завтра и последующие пять лет, если сейчас – вот так? Как тут сохранять трезвую голову и не входить в пике? Эх, Шмидт-Шмидт. Хорош твой совет, но не в случае с Колином Стормом.
====== Глава четвертая ======
- Угадай, кто? – раздается сзади и теплые детские ладошки закрывают мне глаза. Я помимо воли расплываюсь в улыбке. Этот родной голосок бальзамом проливается на мои издерганные инцидентом в кафе нервы.
- Неужели это тот самый суперагент Анжело Мендес? – заговорщицким голосом произношу я, продолжая игру, – победитель мегазлодеев по прозвищу Шоколадный Зефир и Сахарная Вата?
- Да! – хохочет мой трехлетний крестник и отпускает плотно прижатые руки, пахнущие названными сладостями. – Отец, Ави снова меня узнал! Почему?
- Наверное, потому, что суперагент Мендес плохо вымыл руки? – отвечает его отец, посмеиваясь. – Привет, друг.
Мы обнимаемся. Детектив Тони Мендес тепло улыбается и присаживается рядом. Его практически точная трехлетняя копия залезает мне на колени и громко чмокает в щеку.
- Ты зе идёсь пр-р-рыгать на батутах? – малыш тщательно выговаривает сложную букву и чрезвычайно серьезен. Батут – это принципиальный вопрос, когда тебе всего три с половиной. – Митт казал, тебе надо!
- Шмидт звонил, – подтверждает слова юного дарования его отец. – Сказал, ты в городе. А у нас дед сегодня на сложной срочной операции. Сам понимаешь, на батуты надо ходить втроем…
Он вновь улыбается, но в его глазах я вижу затаенную боль. Да уж. На батуты надо ходить втроем. Сын, отец и папа. Вот только у семьи Мендес уже три года, как папы нет. И теперь симпатичного вдовца с ребенком всегда осаждают липкие взгляды омег, стоит ему появиться в общественном месте типа торгового центра или парка развлечений. Так что я, когда бравого полицейского совсем уж припекает чужое внимание, выступаю в качестве эрзац-родителя. Тем более, что я – второй человек, который знает всю историю его отношений с умершим мужем и разделяет его боль и утрату. Первый – профессор Морстен, отец Микки и тот самый дед, который сегодня занят.
- Куда поедем? – стараюсь, чтобы мой голос звучал бодро.
- Мега Молл! – провозглашает Анжело.
Сдав ребенка в столь желанный ему детский городок, мы устраиваемся на уютных диванчиках кафетерия для родителей, расположенного неподалеку. Периодически бросаем на резвящегося Анжело тревожные взгляды, но, похоже, все в порядке – он поладил с аниматорами и теперь активно участвует в общих играх. За полчаса мы успеваем обсудить и успехи сына в детском саду, и очередное повышение по служебной лестнице отца. А я подбадриваю, говорю, что Микки бы гордился своими мужчинами. Как-то незаметно беседа сходит на нет. Тони умолкает и красноречиво смотрит на меня, приподняв смоляную бровь. Мол, колись, Обри, как ты докатился до такой жизни. Понятно. Шмидт рассказал, что у меня проблемы, но дружеское выспрашивание у детектива Мендеса обычно переходит в допрос, поэтому он помалкивает и ждет, когда я соберусь с силами и все ему расскажу. А я не знаю, с чего начать. Потому что одно слово «брак» потянет за собой кучу вопросов, ответить на которые мне страшно даже самому себе, не говоря уж о других людях.
- У меня скоро свадьба, – фраза звучит по-дурацки, но сказать что-то более подходящее у меня не получается.
Темно-карие глаза Тони, кажется, смотрят прямо в душу. Я съеживаюсь и обхватываю себя руками.
- Судя по тому, что ты нас ни с кем не знакомил, – брак скоропалительный. И он ничего не знает, – я молчу и медленно вздыхаю. – Когда ты собираешься ему рассказать?
- Никогда.
Он запускает пятерню в свой короткий ежик волос и качает головой.
- Ты у дока когда в последний раз был? – это он про деда Анжело. – Что показывают твои тесты?
Я жму плечами. Что мои тесты могут показать? То же самое, что и всегда. Что полагаться только на свое чутье относительно приятного или неприятного аромата – я не могу. Что шансов найти своего альфу у меня нет, а секс с тем, чей код феромонов не комплементарен моему более, чем на девяносто три процента, меня убьет. Мне на самом деле нужна идеальная пара. Обмен жидкостями с неподходящим партнером вызовет в моем теле какой-то острый иммунный ответ и не факт, что меня успеют довезти до больницы, чтобы купировать симптомы. А если в тот самый первый раз мне не повезет с альфой и итогом близости будет вязка – то я просто истеку под ним кровью, и все. По крайней мере, так написано в медицинских справочниках напротив моего диагноза. Последствия слишком раннего созревания. Моя первая течка произошла в девять лет, в то время как обычно она происходит лет на пять-шесть позже. Редкая болезнь, сочетающая в себе раннюю течку и непереносимость большинства феромонов на иммунном уровне, была моим проклятием. Только один из пятидесяти миллионов омег имеет такую патологию. Раньше ее и вовсе не лечили и мальчики умирали, не пережив гормонального шторма в течение одного-двух лет от начала болезни. Сейчас научились усыплять организм стабилизаторами и останавливать биологические часы, но по сути это была всего лишь отсрочка приговора на пару лет. Конечно, бывали и исключения, но пережить тридцатилетие, не имея подходящего партнера или правильно подобранной гормональной терапии, подчас болезненной и сопровождающейся тяжелыми побочными эффектами, было невозможно.