Финдиректор заготконторы по продовольствию Давид Агоян был завсегдатаем «Этюда» с самого момента открытия ресторана. И ни у кого не возникал вопрос, как скромный государственный служащий, сидящий на госзарплате в 40 червонцев, может быть завсегдатаем самого дорогого заведения в городе.
Агояна все знали — через его руки текли мощные финансовые потоки, он получал грандиозный теневой доход, который делил с верхушкой большевиков, — разумеется, все было тайно. А потому Агоян был большим человеком в городе. Его не трогали ни чекисты, ни бандиты: на первых он имел компромат, а вторым платил процент, потому беспрепятственно и ворочал миллионами.
Агоян был деловит и неболтлив, оттого до сих пор и ходил по земле — чекистам выгодно было держать его под своеобразным контролем, в поле зрения, вместо того чтобы пустить в расход. Но была у него слабость, которая время от времени грозила подпортить его репутацию сразу во всех кругах. И слабостью Агояна были женщины.
Эгоистичный, капризный, в личных отношениях несообразительный, Давид был лживым бабником. Именно лживым. Способность лгать как дышать, с трепетом глядя в глаза, он впитал с молоком матери. И где-то лет с 14-ти успешно пользовался этим вовсю. Агоян лгал всегда, каждой женщине, с которой встречался в своей жизни. Но, будучи настоящим профессионалом своего дела, творил эту ложь так убедительно, что мало кому удавалось изобличить его.
Вот и в этот вечер Давид сидел в «Этюде» с очередной барышней — тонконогой, изящной, коротко остриженной брюнеткой лет 25-ти. Судя по цветастому откровенному платью свободного покроя, барышня принадлежала к артистическим кругам — была либо хористкой, либо статисткой. Некая свобода в ее одежде — слишком короткая юбка, слишком глубокое декольте — это демонстрировала.
— Я тебя больше всех люблю, милая, — убежденно говорил Агоян барышне, держа ее за руки и преданно глядя в глаза, ничуть не смущаясь тем, что это была их первая встреча. — Я все ради любви сделаю, милая. Наша встреча не случайна. Милая моя, королева прекрасная, наша любовь с самого первого взгляда! Я ничего подобного в жизни еще ни к кому не чувствовал. Я тебя никому не отдам!
Барышня, убрав руку, изящно отпила дорогое шампанское, кивнув в такт его словам.
— Я большой человек в городе, милая, — вошел во вкус Агоян, — все эти большевики у меня в кулаке. Деньги у меня их, много денег. Все брошу к твоим ногам, милая моя. Только тебя я всю жизнь и ждал. Любовь у нас будет, семья. Увидишь, как мы заживем!
— Да откуда у большевиков деньги? — кокетливо смеялась «милая». — Скажешь тоже!
— Много денег... И все у меня, — Давид был уже заметно пьян.
— Не поверю, пока сам не покажешь. Вот пригласишь в гости — пойду, — кокетливо надула губки барышня.
— Пока нельзя, милая. Родственники ко мне приехали. Сестра родная. Полная квартира людей! Тетя с братом, два племянника и сестра отца. Нельзя ко мне. Лучше пойдем в гостиницу.
— Ну вот еще... — обиделась барышня. — По гостиницам не хожу! Какие такие тайны у тебя, если в квартире столько людей! Обворуют они твои деньги!
— Э, не скажи. Сейф у меня с секретом, не простой... — Пьяный Агоян журчал не умолкая. Э... знаешь — соединен с участком электрическим звонком. Только ключиком открывается...
— Да ну, скукотища... — снова надула губки барышня. — Что ты мне такое скучное рассказываешь! Ты лучше о любви расскажи...
— Люблю я тебя, милая! Больше всех люблю! Милая, всю жизнь ждал! — привычно затараторил Давид в знакомом для себя русле.
К закрытию ресторана ему все же удалось уговорить барышню пойти в гостиницу — меблированные комнаты по соседству, в одном из переулков. Пьяно смеясь, она поднималась по ступенькам. За ней плелся такой же пьяный Агоян.
— Хочу еще шампанского! — Барышня с разбегу плюхнулась на плюшевое покрывало гостиничной кровати. — Немедленно!
И, кокетливо задрав юбку, выставила ногу в ажурном черном чулке. Шампанское немедленно появилось. После первого бокала шум в голове Давида усилился. А после второго он бесчувственно растянулся на потертом гостиничном ковре.