Горячая краска залила лицо фрау Лерхе.
— Боже мой, — почти простонала она. — Ты не понимаешь, что говоришь. Что могут подумать?
Лерхе вдруг обмяк и неловко нагнулся к ней, словно хотел обнять ее.
— Ладно, прости. Больше не буду… Я даже уйду, чтобы не мешать тебе.
И он действительно хлопнул дверями. После его ухода воцарилось неловкое молчание, которое нарушил стук топора: во дворе Лерхе яростно колол дрова.
— Кюгельман сейчас здесь? — спросил я, постаравшись сделать вид, что вся эта сцена прошла мимо моего внимания. — И кто он такой?
— У Кюгельмана тут небольшой участок земли, но сейчас он его забросил. У него тяжело заболела жена. Она у родственников, где-то под Нейштадтом, и он отправился к ней. Это, наверное, произошло сразу после того, как он был у Витлинга. Во всяком случае, с тех пор мы его не видели.
— У него остался кто-нибудь дома?
Она покачала головой:
— Нет, он его запер и просил нас посматривать за ним.
— Так, а кто же вам сказал, что Кюгельман был у Витлинга?
Я видел, что ответить на этот вопрос ей было очень трудно. Ее решимость на этом заканчивалась.
— Но ваш муж… — напомнил я.
— Да, вы правы. Я не хотела говорить. Но если уж он начал… Пусть будет так. Но только вы должны дать слово, что не выдадите меня. Франц Шеленберг, лесник, — произнеся это имя, она еще больше побледнела. — Это было вчера, когда я шла в город. Он догнал меня на дороге и сам завел разговор о Витлинге. Жаль, что здесь нет Кюгельмана, сказал он, вот кто мог рассказать, что заставило старика пустить пулю в лоб. Кюгельмана Шеленберг встретил у сторожки, и тот рассказал ему о своей встрече с Витлингом и будто загадочно добавил, что старику жить осталось не так уж долго. О чем у них шел разговор, Кюгельман не объяснил. Шеленберг сам ввязываться в эту историю не захотел и сказал мне, чтобы я передала дяде, а тот — в комендатуру. Я колебалась, не хотела говорить. Все-таки Кюгельман — наш сосед, и мы никогда не ссорились. Но потом мы решили, что обязаны это сделать. Может быть, это чем-то поможет делу. Вот и все…
Я встал.
— Спасибо, фрау Лерхе.
— Только, — снова смутилась она, — ради бога, не обращайте внимания на Карла. Он совсем стал невозможен. Три года без руки, его столько травили…
— Травили?
— Ну да. Не в глаза. Он все-таки инвалид. Но вокруг него создали пустоту. Ведь он же штрафник. Сказал что-то не так о войне. Заставляли разряжать неразорвавшиеся бомбы, и на одной он подорвался. Когда-то мы жили в Хемнице. Он ведь техник-строитель.
Выйдя из домика, я увидел Лерхе около кучи расколотых сосновых поленьев. С сосредоточенным видом он критически осматривал топор, пробуя его остроту на щеку. Он делал вид, что не замечает меня.
— Послушайте, Лерхе, — сказал я, останавливаясь, — почему бы вам не заняться настоящим делом? Ведь сейчас так нужны рабочие руки.
— Руки? — он усмехнулся и опустил топор. — А у меня одна рука, и то левая…
— Дело на всех найдется. Вы знаете Гофмана, помощника бургомистра? Я завтра скажу ему о вас.
Лерхе испытующе посмотрел на меня и вдруг неожиданно рассмеялся.
— Обо мне? Вы? Нет, право, это очень смешно. Свои забыли о том, что существует калека, а вчерашние враги…
— Лерхе, вы слишком обозлены и не хотите видеть, что делается вокруг. Итак, до завтра в городе, а пока держите себя… — я тоже рассмеялся и, чтобы снова не попасть впросак, закончил: — Держите себя в руке, Лерхе. Кстати, вы не знаете, когда вернется Кюгельман?
Лерхе сразу насупился.
— Кюгельман честный человек, а этот собачий король — подлец. Он может наговорить на родного отца. И вообще настало время разделаться со всей этой дрянью. Ладно, — оборвал он себя, — это уже не наше дело. Здесь теперь хозяева вы.
Швырнув на землю топор, он повернулся и вошел в дом.
Я посмотрел на часы. Было половина шестого.
— Фрау Лерхе, — сказал я вместо того, чтобы проститься, — разрешите мне поговорить с вашим мужем наедине.
В ее глазах я прочитал страх и неуверенность. Она колебалась.
Наконец она кивнула головой:
— Только…
— Не беспокойтесь, — перебил я, — все будет хорошо.
Сопровождаемый ее испуганным взглядом, я поднялся по ступенькам и вошел в дом. Лерхе сидел у окна спиной ко мне, уронив голову на стиснутый кулак. Услышав звук открываемой двери, он не только не обернулся, но, напротив, нагнулся еще ниже. До меня донесся его глухой голос:
— Все-таки, Лиззи, надо было говорить все…
— Вот за этим я и пришел, Лерхе, — спокойно произнес я, останавливаясь в дверях.