Бергман внимательно следил за словами майора.
— Мне нечего больше говорить, — угрюмо ответил он. — Вы это сделали за меня. Витлинга мне действительно пришлось убрать. Он был слишком упрям, этот старик. Он не только отказался мне помочь, но и пригрозил, что заявит о моем предложении в комендатуру. Если бы я раньше нашел справочник, он здравствовал бы и по сегодняшний день.
— Вы подпишете свои показания и подтвердите их, если понадобится?
— Пожалуйста, где и когда угодно.
— Вам когда-нибудь раньше приходилось встречаться с Витлингом?
— Наблюдая за имением, я несколько раз видел его, но он меня — нет.
— Куда вы дели бумаги, взятые из письменного стола?
— Я их сжег. В них не было для меня никакого толку.
— Что это были за бумаги?
— Какие-то письма, записи. Они меня не интересовали.
— Но зачем же вам понадобилось с такой тщательностью опустошать ящики стола и забирать бумаги, если нужен был вам только справочник?
— Я захватил их с собой просто так, на всякий случай. Пока справочника у меня не было, я хватался за все, что попало.
— Так. Значит, добавлять вам больше нечего?
— Нет, почему же, можете передать этому идиоту с иностранным паспортом, что ни меня, ни картины ему не дождаться.
Майор кивнул головой.
— Мы предугадали ваше желание, Бергман, и сделали это вчера без вашего разрешения. Он уже знает, что никакой копии не получит.
Воронцов довольно заметной интонацией выделил слово «копии».
— Ну, что вы на это скажете, — спросил майор, когда мы остались одни. — Заметили, что слово «копия» и на Бергмана не произвело никакого впечатления?
— Конечно, заметил. Но мое внимание больше привлекло другое — короткая, но ясно бросившаяся мне в глаза растерянность Бергмана при вопросе о бумагах. Что же касается слова «копия», то оно могло попросту пройти мимо его ушей.
— Что ж, может быть и так, но ведь и Мурильо оно не особенно взволновало. Вот в чем дело. Давайте пройдем к Герхардту. Ему стало лучше, и наш непреклонный капитан медицинской службы разрешил встречу с ним, правда, ограничив ее всего пятнадцатью минутами.
Пока мы шли к госпиталю, я анализировал в уме происшедшее. Тайна смерти Витлинга раскрыта, причины убийства ясны, преступник сознался. Круг замкнулся полностью. Ну, а все то неясное, что вставало вокруг имени Витлинга в самом имении Грюнберг и незримыми нитями уходило в Вайсбах, ведь оно оставалось вне пределов этого круга.
У самых дверей комнаты, в которой лежал Герхардт, я заметил стоявшие у стенки картины, прикрытые брезентом.
— Герхардт уже видел их? — спросил я майора.
— Я хочу это сделать сейчас. Пойдемте.
Герхардт сидел на койке. Он осунулся немного, побледнел, но если бы не несколько царапин на левой стороне лица, трудно было бы предположить, что еще вчера состояние его было критическим. Увидя нас, он искренне обрадовался и сделал попытку встать, но майор остановил его жестом руки.
О своем падении Герхардт ничего нового сказать нам не мог. Он шел по тропинке в имение после того, как слез с машины на шоссе. Совершенно неожиданно тропинка обвалилась, и он упал. Дальше Герхардт ничего не помнил и очнулся уже здесь, в этой комнате. Вот и все.
— Теперь мы отвлечем ваше внимание еще одним делом, — майор поставил на стул первую из внесенных мною картин. — Видели ли вы когда-нибудь эту вещь?
Герхардт с минуту смотрел на портрет, на лице его начали медленно выступать красные пятна. Дрожащими руками он нашел лежавшие на тумбочке очки.
— Да ведь это же Дюрер, — произнес он взволнованно, надев их, — Альбрехт Дюрер. Неужели вам удалось найти дрезденские шедевры?
— Нет, Герхардт, это не Дюрер, — в голосе Воронцова послышалось что-то похожее на удовлетворение. — Вы тоже приняли копию за подлинник, хотя не один раз бывали в залах галереи. Но не волнуйтесь, картины уже спасены. А теперь посмотрите сюда — это вам тоже знакомо?
Майор выдвинул из ящика одну за другой остальные картины. Герхардт не задумался ни на минуту.
— Конечно, это полотна, которые увез Ранк, когда ночью уезжал из имения. Во всяком случае, они пропали после его отъезда. Чьей они работы, я не знаю, но то, что они художественной ценности не представляют, — это бесспорно.
Герхардт был прав. Работы все эти полотна были по меньшей мере посредственной. Сейчас я разглядел их особенно внимательно. На одной очень тщательно, но далеко не столь же талантливо был выписан немецкий пейзаж. Аккуратная мельница у небольшой речушки и пасущиеся на фоне дубовой рощи тучные пятнистые коровы, на второй — живописная долина и в конце ее красивые черепичные конусы крыш небольшого селения. Но мое внимание привлек третий пейзаж. Он напомнил мне что-то знакомое. Исполнен он был лучше других. Заросшие сосновым лесом склоны гор утопали в лучах заходящего солнца. Далеко внизу виднелось большое строение, затканное золотистым вечерним туманом. Перспектива и глубина были схвачены довольно удачно.