Я взял кепку Шеленберга у Лерхе и отогнул подкладку. Лапки кнопок были целыми.
— Послушайте, Лерхе, — серьезно сказал я, — мне бы не хотелось касаться ваших личных взаимоотношений с этим человеком, но скажите, наконец, что вы о нем знаете.
— Личных взаимоотношений? — губы Лерхе скривились. — По-моему, их не было. Дело в том, что он один из подлецов, которые сидели за нашими спинами, когда ради их же благополучия нам дырявили шкуры. Три года он был уполномоченным по сбору зимней помощи, а потом, когда стало ясно, что до очередной зимы не дотянуть, его сунули в лесничество, а старого Клауса послали под ваши танки. И вы хотите, чтобы я печалился при его смерти…
— Если это так, значит, его кто-то поддерживал из фашистской верхушки…
— Поддерживал? Ну ясно, ведь он же близкий знакомый самого Ранка, владельца Грюнберга…
— Вот как? — удивился я. — Но почему же Герхардт не сказал мне об этом? Ведь я расспрашивал его о Шеленберге.
Лерхе усмехнулся.
— Дядю моей жены вообще мало что интересует в текущей жизни. Спросите его, в каком часу Моцарт закончил писать свой «Реквием», и он не ошибется ни на минуту, а докапываться до родственных или дружеских связей своего хозяина, это не в его привычках. В Кельне я сам дважды видел в машине Ранка и этого типа…
— Но почему вы не сказали об этом в наш прошлый разговор?
— Потому что мы сами должны были разделаться с ними. Но мы не сумели. Кончайте с ними вы. Это ваше дело.
— А вы будете только брюзжать и изливать вокруг себя желчь? Эх, Лерхе, Лерхе. Не нам же, в конце концов, жить в Германии, кому, как не хозяевам, наводить порядок в собственном доме. Эти люди принесли вам неисчислимые беды, но они не успокоились.
— Ну этот-то уже успокоился. — Он испытующе посмотрел мне в глаза. — А почему вы не спрашиваете, зачем он все-таки сюда пришел?
— Жду, пока вы сами скажете.
— Проверяете? Что ж, ваше право. Вы не забыли, конечно, что я техник-строитель? Не забыли? Тогда, — мне показалось, что он колебался, — тогда я хотел бы, чтобы вы поднялись со мной наверх.
Он указал на оставшиеся целыми пролеты лестниц дома.
В первом же пролете Лерхе приостановился.
— Только имейте в виду, я ничего не утверждаю. Это всего-навсего мои предположения…
— Не слишком ли длинные вступления, Лерхе? — с досадой произнес я, споткнувшись о засыпанные щебнем ступеньки.
Он промолчал.
С верхней площадки лестницы, где мы сейчас стояли, открылась довольно обширная панорама города. Прямо перед нами поднималась стена рухнувшего утром дома, дальше — параллельно ей — стена семиэтажного, опиравшаяся на остатки стен двух других домов. Еще дальше, в зелени листвы, вырисовывались крыши приземистого дома комендатуры, санчасти и небольшого здания больницы, где помещались бывшие заключенные, спасенные из находившегося недалеко от Нейштадта концлагеря.
— Видите эту стену? — Лерхе указал на остатки семиэтажного дома.
— Конечно. Мы ее осматривали. По-моему, она не внушает никаких опасений.
— Сама по себе нет. Но если бы она рухнула наружу, а не внутрь?
— Этого не может быть. Ее поддерживают остатки стены соседнего дома.
— Но если в нужном месте заложить вот это…
Лерхе вынул руку из кармана. На его ладони я увидел кубик размером с кусок хозяйственного мыла.
— Это лежало рядом с Шеленбергом, — сказал он коротко.
Я взял кусок в руки. Это был тол. Так вот какая цель привлекла бывшего лесничего! Я еще раз посмотрел на вытянувшиеся передо мною стены. Лерхе был прав. Чтобы представить окончательный результат падения стен, не нужно было иметь большого воображения. Раздавила бы вторая стена, падая наружу, комендатуру и прилегающие к ней здания, сказать было трудно, но жертвы не исчислялись бы единицами, в этом не могло быть сомнения.
Я протянул Лерхе руку.
— Спасибо. Сейчас я пришлю грузовик за убитым. Пока все наши соображения пусть останутся между нами. Но не кажется ли вам, что вы сейчас изменили вашей доктрине — находиться в блистательном одиночестве?
Он не принял шутки, а, нахмурившись, посмотрел в сторону.
— Нет, просто сегодня мне показалось, что в своем доме я нужен, хотя бы для того, чтобы помочь добить тех, кому еще мало жертв…
— Рад, что это так, Лерхе, — ответил я так же серьезно. — Ну, а ваша жена, как ее дела? Она больше не обращалась к Штейнбоку?
Лерхе усмехнулся.
— Хватит. Я больше ни перед кем не собираюсь снимать шапку. Как-нибудь станем на ноги и без него.
— А может быть, даже и вопреки ему?