Загадочной оставалось назначение бумаги и карандаша. На столике в комнате фрау Шмидт мы обнаружили пачку точно таких же голубоватых листков.
Мы стояли около портрета. Майор рассматривал карандаш. Это был самый обыкновенный фаберовский карандаш, каких в моем планшете находилось с десяток. Но у майора была своя система. Он любил двигаться к цели, начиная с самых незначительных на вид деталей.
— Вы заметили, что грифель заточен очень тупо? Или кончик его отломился?
— Скорее всего последнее, товарищ майор. Карандаш упал на пол и остался лежать здесь до нашего возвращения из склепа.
— А отломленный кусочек нашли?
— Я не пытался это сделать. Его, наверное, уже раздавил подошвой кто-нибудь из нас. Впрочем, можно поискать.
— Нет, не надо. Давайте лучше рассуждать, опираясь на то, что мы знаем. Итак, фрау Шмидт подошла к картине и приложила к ней лист бумаги. Большего она сделать не успела. Представим теперь себя на ее месте. Зачем это нам могло понадобиться? Снять контуры с портрета? Но, во-первых, бумага совсем не прозрачна, во-вторых, лист захватывает по площади не больше одной четвертой картины, да тут еще сломанный или просто не подготовленный для такого дела карандаш. Последнее мне все-таки кажется более вероятным. Посмотрите, на грифеле нет острых граней, а при свежем переломе они непременно были бы. Итак, что же все-таки при этих условиях могла сделать фрау Шмидт? Мне кажется, только одно — приложив бумагу к портрету, штриховать ее грифелем, как в детстве не раз делали мы, копируя на бумагу рельеф монеты.
— Что ж, это вполне возможно, — я медленно провел пальцем по портрету. — Но кожа моя ничего не ощущает, кроме масляной краски.
— Бумага может оказаться более чуткой. Впрочем, зачем гадать, давайте проверим. Возьмите бумагу. Только выньте из пачки другой лист — проверим сначала на нем. Но прежде снимем картину. Фрау Шмидт не пыталась это сделать? Нет. В таком случае ее интересовала нижняя половина портрета. Я достаю до его верхнего угла, а она на голову ниже меня.
Мы начали с левого угла. Штрихи грифеля покрывали бумагу все гуще и гуще, пока она вся не стала темной, но, как я и предполагал, кроме мазков кисти и мелких, как сыпь, точек нерастершейся краски, на ней ничего не оказалось.
Заштрихованная на правом углу портрета бумага вообще ничего не отобразила, и никакая фантазия не смогла здесь помочь.
— Может быть, дело все-таки в самом листе, — сказал я, когда мы убедились в бесплодности всех попыток.
Воронцов с сомнением покачал головой.
— Не будем гадать на кофейной гуще. У вас есть какие-нибудь другие соображения?
— Только одно — ждать, пока фрау Шмидт станет лучше.
— Да, пожалуй, это единственный выход, — майор усмехнулся. — Но похоже на капитуляцию. Давайте проверим еще раз. Может быть, на этот раз нам повезет. — Майор снова взял в руки бумагу, карандаш и вдруг остановился. Глаза его как-то странно блестели.
— Мы с вами забыли детство, Сергей Семенович, — продолжал он взволнованно, — а вот фрау Шмидт, кажется, нет. Мы же использовали совсем не тот конец карандаша. Посмотрите, на тупой стороне его чуть срезаны грани. И, честное слово, мне кажется, это не случайно!
Прижав карандаш той стороной, у которой не было граней, к листу, Воронцов начал медленно и очень легко водить его из стороны в сторону. Вместо беспорядочных линий на бумагу легли широкие легкие полосы. И прежде чем он успел покрыть весь лист, в центре его на этот раз обозначились правильно расположенные точки, которые совершенно отчетливо создавали иллюзию геометрических фигур.
Самые крупные точки, которые при их мысленном соединении прямыми линиями образовывали неправильный четырехугольник, заключали в себе шесть других точек, которые, в свою очередь, при соединении их прямыми линиями могли образовать равносторонний шестиугольник. Внутри четырехугольника, на нижней его стороне, чуть заметно вырисовывались буквы «O. M. M. P.». По всей вероятности, то, что лежало сейчас перед нами, являлось планом. Но планом чего? Где находились те реальные предметы, которые изображали эти фигуры? Ни одного даже самого смутного указания на место мы не имели. Буквы? Но о чем они говорили?
Изучив еще раз чертеж, майор положил его на стол и сел в кресло.
— Ну, а теперь оставим на время эту загадку и займемся судьбой профессора Абендрота.