Это было незадолго до всех трагических событий. Мы сидели в круглой комнате — Эрих, Вернер, Анна и я. Эрих только что вернулся от антиквара, откуда привез увлекшие меня офорты и две серебряные вазы. В этих вазах, по-моему, было не так уж много от настоящего искусства, но Эрих утверждал, что они представляют великую ценность не сами по себе, а некоей тайной, которая якобы скрыта в них. Эрих всегда приходил из лавки антиквара не в меру восторженным. Старинные вещи, впитавшие в себя пыль веков, будили в нем романтика. Эрих обладал удивительным даром воссоздавать историю любой вещи, на которой почему-либо останавливалось его внимание. В этой области он мог бы стать непревзойденным новеллистом. И именно поэтому я и не придал значения восторгу Эриха и занялся пахнувшим временем и нафталином фолиантом, заключавшим в себе слепки таланта великого мастера живописи. Я перелистывал офорт за офортом, любуясь нежным колоритом созданных Гойей ранних портретов, и в который раз поражался трагической фантастике его знаменитых «Капричос» — этому яростному нападению на человеческие подлость и порок. Несмотря на то что я не однажды видел эти фантастические картины, которые, казалось, могли возникнуть только в воспаленном воображении, в тот раз они особенно поразили меня. Пожалуй, именно тогда, в трагический момент истории моей Родины, я мог ощутить это с такой потрясающей силой.
Я медленно листал репродукции и думал еще о том, что какие-то периоды в жизни Эриха и Гойи были очень похожи. Ведь было такое время в жизни последнего, когда он, откровенно презирая жизнь высшего общества, стал придворным живописцем испанских Бурбонов. И разве Эрих, несмотря на свою ненависть к фашизму, к нацистским бонзам, не идет сейчас по тому же пути?
Вот эти мысли и не дали мне возможность услышать то, что услышать было крайне необходимо. До моего сознания доходили только отдельные слова. Эрих говорил очень восторженно о том, что поведал ему владелец лавки. Это была довольно занимательная история о вольнодумце, который жил в далекие времена здесь, в доме, находившемся на месте нынешнего, о человеке, чем-то похожем на Эразма Роттердамского, боровшемся на стороне восставших крестьян не только против католицизма, но и религии вообще и бывшем другом Томаса Мюнцера. Кажется, он погиб от рук церковников, но его трактаты, приводившие в трепет духовенство и так и не попавшие на печатный станок, остались ненайденными. Он спрятал их достаточно надежно, а ключ от тайны скрыл в копии одной из картин Дюрера и двух вазах, которые сегодня и попали в руки Эриха. Но самым интересным оказалось еще одно обстоятельство. По удивительному совпадению человек этот носил одну с ним фамилию. Только имя его было Магнус. Магнус Абендрот. История эта чрезвычайно заинтересовала Эриха, тем более что антиквар обещал ему отыскать и третье основное звено тайны — картину.
Впервые я вспомнил об этом здесь, в Грюнберге, когда увидел копию «Молодого человека» Дюрера. Ранк привез ее сюда вместе с остальными вещами. Значит, Эрих все-таки сумел ее приобрести и, наверное, перед самым своим арестом, иначе бы я об этом знал.
Кто подсчитает, сколько часов просидел я над этой картиной! Временами я забывал о тайне, которая была в ней скрыта. Я думал о том, кто ее создал. Это был, бесспорно, большой мастер. И главное…»
На этом первый листок обрывался. Запись на втором была значительно короче.
«…Я не смог понять до конца в те дни ни Эриха, ни Вернера. Ничто не могло заставить меня усомниться в их честности. Но их поведение. Они отгородились…»
Здесь несколько строк были тщательно зачеркнуты, дальше можно было разобрать:
«Кому-то сегодня нужно это больше, чем наци… Кому? Если…»
На этом записи Витлинга обрывались.
Мы сидели втроем — майор, Гофман и я в кабинете первого. Многое становилось теперь ясным.
Первым нарушил молчание Гофман.
— Мне кажется, я слышал имя профессора Абендрота в концлагере. Он умер за несколько месяцев до моего ареста, но многие заключенные помнили о нем.
— Его бывшая служанка фрау Грубер утверждает, что, по крайней мере, год до своего ареста Абендрот не покидал Лейпцига. Значит, разгадка находится, по-видимому, там, а ключ от нее здесь, но между ними пока демаркационная линия. — Майор встал из кресла и прошелся по комнате. — Но почему Ранк и все прочие спустя столько лет снова взялись за это дело? По собственной инициативе или получили от кого-то приказ? От Штейнбоков нам пока ничего не добиться. Им может развязать язык только очная ставка с сообщниками. — Он круто повернулся и остановился около стола. — Ваши полицейские все на месте, Гофман? Это надежные ребята?