Когда Квесада вернулся, Коллинз широкими шагами мерил комнату из угла в угол. Потом, обойдя стол, он тяжело опустился в дубовое кресло.
— Послушайте, Квесада. Вам придется взять лично на себя руководство всей этой операцией. Теперь вы сами видите, что Кестнер один ничего не добьется. Вот документ на имя представителя нейтральной прессы Карлоса Мурильо и пропуск от союзного командования. С вашей внешностью и произношением вы вполне можете сойти за латиноамериканца. Нам нужен легальный представитель на той стороне, чтобы быть в курсе всех дел. То, что управляющий Ранка настроен враждебно, мне не нравится, в случае необходимости помогите его убрать. У вас в запасе есть различные фокусы. Хорошо, если он действительно ничего не добился и не успел передать в другие руки. На всякий случай захватите все его записи.
Коллинз бросил на стол документы.
— Вы вкладываете в это дело довольно крупную сумму, — сказал Квесада, пряча в бумажник документы, — считаете, что игра стоит свеч?
Коллинз сделал гримасу.
— Величайший из ваших недостатков, Квесада, — это отсутствие должного размаха в делах. Если бы все, что мы сейчас ищем, находилось в этой комнате, я не колеблясь выложил бы сумму, пятикратно превышающую все наши затраты, и счел бы, что сделал одно из самых удачных своих дел. Возможно, и лучше, что Абендрота нет в живых: с ним было бы труднее договориться, чем с этими обербан… черт знает как их там дальше. Кстати, Квесада, вы что-нибудь понимаете в искусстве? Не в теперешней импрессионистской мазне, а в настоящем античном искусстве? — Коллинз усмехнулся. — Подозреваю, что нет. Ну, а старого Джемса Гарвея, того бога, который в мистической тишине своей уединенной виллы контролирует деятельность монополий Нового и Старого света, вы, конечно, знаете и не раз молились за его здравие. Но знаете ли вы, что у этого неумолимого в мирских делах божества есть одна слабость: он убежден, что великие произведения искусства всех времен должны услаждать главным образом его одного. В этом, как мне кажется, не столько любовь к искусству, сколько эгоизм и тщеславие. На этой самой, известной вам по слухам, вилле скрыт великолепный музей, которому могут позавидовать национальные сокровищницы не одной страны. Злые языки утверждают, что, по крайней мере, половину из заключенных в нем экспонатов безуспешно разыскивает полиция всех пяти континентов. По слухам, знаменитая картина Рембрандта, бесследно исчезнувшая в конце двадцатых годов из Роттердама, находится именно там.
Гарвея, как вам известно, никакими доводами нельзя заставить потесниться с занятых им позиций хотя бы на дюйм, его можно только принудить стать сговорчивее. И как это ни печально, Квесада, без помощи наследства Абендрота нам это навряд ли удастся.
— Но почему раньше для мистера Гарвея не могли обделать это дело в таком же духе, как с тем Рембрандтом? — спросил Квесада. — Ведь тогда все было значительно проще.
— Тогда этого дела не было и у самого Абендрота. Существовала неясная легенда о сокровищах искусства, к которым мы давно подбирали ключи. Только перед самой войной нам удалось выяснить, что тайна эта почти в руках у Абендрота. Но наци прихлопнули его раньше времени. Мы заинтересовались этим делом, но, к сожалению, даже хваленое гестапо не смогло ничего добиться от этого человека. Впрочем, оно интересовалось больше другим — картинами самого Абендрота. Я немного знал его, Квесада, он был из породы опасных людей. Таким он остался и после смерти. Запомните, Квесада, картины эти нужны нам не меньше, чем нацистам. От этого зависит очень многое. Например, ключевые позиции в экономике наших оккупационных зон. Я думаю, у вас нет оснований считать меня шутником? Особенно в этом вопросе. Поэтому действуйте со всей твердостью, на которую способны.
ПО ТУ СТОРОНУ ЭЛЬБЫ
Расчеты Артура Квесады не оправдались. Он сидел перед нами с заметно поблекшим лицом, разглаживая временами ладонью свой изрядно помятый костюм, и, несмотря ни на что, пытался все-таки сохранить независимый вид: он был уверен, что, как подданного союзной державы, его в конце концов передадут в руки ее властей. Мало беспокоясь о своих помощниках, пайщик компании довольно словоохотливо рассказал о том, что Ранк привлек к себе на помощь местную организацию «оборотней», в которую входили Шеленберг, Штейнбоки и другие. С Кестнером заранее было договорено, что в случае провала он должен был давать те показания, которые давал. И действительно — правдивость их чуть было не заставила нас поверить, что дело на этом кончено.