— Я помню только наши дни в Молеоне.
— В последний раз, когда я видел Жанну, она сказал мне все! Почему же я не послушал ее?.. Что же это было, по-твоему, а? Жанна — это ангел, ведь правда?
— Я не знаю, рыцарь Рено.
— Она была никак не меньше, чем ангел. Но тогда я не мог понять этого, черная кольчуга гордыни облекала меня всего. Ты помнишь? Она предсказала все несчастья, проистекшие из моего поступка. И первое из них это то, что она скончалась от горя, которое я причинил ей. Ибо правда в том, Гио, что я обесчещен, не достоин ни жалости, ни снисхождения.
— Ваша крайняя юность вступиться за вас перед Господом. Вас завлекли и обманули старые криводушные люди своими сладкими речами. Они и ответят за ваш проступок.
— Не жалей меня, прошу тебя. Пусть тяжкая ошибка сокрушает грудь, пронзенную сарацинским копьем…
На его ложе был раскинут белый плащ храмовника с кроваво-красным крестом посередине. Сверху на раненого были устремлены незрячие глаза распятия, столь древнего, так источенного червем, что древесина шелушилась и коробилась местами.
— Да, — проговорил Рено, — он смотрит на меня, и знаешь, временами, когда меня охватывает лихорадка, он кажется мне слепым прокаженным королем, и уже несколько раз в моей болезненной слабости я вскрикиваю от ужаса, тревожа сон братии: они думают, что я умираю. А в прошлый раз рана моя снова стала кровоточить.
— Успокойтесь, милый брат Рено. Я ведь не ошибаюсь, вы теперь рыцарь Храма?
— Да, они позволили мне стать им. Они собрались в этой комнате вместе со своим новым командором. В их присутствии я обвинил себя в предательстве Бодуэна IV. Капитул простил меня, решив, что я действовал по приказу де Куртенэ. Я возражал, ибо вызвался сам и предложил свои услуги Сибилле и Лузиньяну, что решило все и повлекло за собой гибель королевства. Старейшина Ордена встал на мою защиту и сказал, что никогда не знаешь, что воспоследует даже из самых пустячных речей. А затем, видя приближение моего смертного часа, из братской любви пойдя навстречу моему горячему желанию, они вручили мне белый плащ.
— Вы до сих пор испытываете это желание?
— Плащ этот соткан из такой белоснежной шерсти, что напоминает мне снега Молеона, но изнутри земля таинственна и темна, полна обманов и злобных, копошащихся в ней чудовищ. На нем алеет крест, как раненая птица пятнает снег, на который упала. Но птица умрет, кровь перестанет течь, а крест этот будет кровоточить вечно о поруганной непорочности, о напрасной жертве, о наших грехах и предательствах.
— Не вы один, Рено! Кто так или иначе в своем земном существовании не предавал Христа словом или делом?
— Один я предал прокаженного короля! Без меня Куртенэ ничего бы не смог…
— Тамплиеры исцелят вас. У них прекрасные средства, и они любят вас. А потом вы искупите вашу вину. Быть может, это и был ваш жребий, приведший вас сюда — совершить ошибку и раскаяться в ней здесь?
— Нет, Гио! Я не выздоровлю. Я не хочу этого. Я сомневаюсь в себе. Я предал короля, я могу предать и этот великолепный Орден, принизить его своим презренным примером. Так уж пусть я исчезну.
— И все же надо выздороветь и смириться. В вас говорит гордыня, и она же сокрушает вас отчаянием.
— Я думал, что белый плащ принесет мне душевный покой и забвение. Но мне будет стыдно надеть его, прикрыть его чистотой свою мерзость. Ты понимаешь это?
— Вы не будете больше распоряжаться самим собой. Ваш новый господин — не подлец вроде Куртенэ. Он не будет льстить вам, чтобы подцепить вас на крючок.
— Я повторяю тебе, что не рана гнетет меня; это душа моя расстается с телом. Я исповедался капеллану, но я не обрел успокоения! Потом я позвал законников и по завещанию отписал молеонской обители все наше достояние. Тамплиеры этого дома станут хозяевами моего леса, моих доменов, моего дома! Но я не обрел покоя. Мне осталось лишь избавиться от этой жизни, ставшей невыносимой, ибо я ненавижу себя…
Немного погодя он добавил:
— Гио, я боюсь, как бы виконт де Мортань не помешал чем-либо этой передаче, не опротестовал бы ее. Я хочу, чтобы ты вернулся в Молеон и отнес бы туда твое свидетельство о моей последней воле и проследил бы за ее исполнением.
— Хорошо, сеньор Рено, я возьмусь за это.
— Веришь ли ты, как и я, что этот дар избавит меня от вечного проклятия?
— Я верю в это, ибо он свидетельствует о вашем раскаянии.
— Ты отвезешь обратно всех наших людей, что остались в живых.
— Остался единственный лесоруб. Все остальные погибли в скалах Хаттина.