«Ладно, потом узнается. Кажется, Кимка здесь… Друг!.. Иначе и быть не может…»
Так и простояли они с Ниной всю ночь, не сказав друг другу ни единого слова, не пошевелившись. В окна ударил кроваво-красный восход. Санька вздрогнул.
«Кровь!.. Кровь!.. Как много пролито крови!.. Почему? Почему она льется в цивилизованном мире? Разве любое недоразумение нельзя разрешить полюбовно?. А Степка? А Чемодан Чемоданович? Разве с ними можно договориться? Разве им можно верить? Нельзя!.. Значит… Что же тогда выходит, что войны неизбежны?! Чушь! Мне-то они не нужны. Кимке тоже! Нине с Леной и подавно! Почему же тогда? ПОЧЕМУ ЖЕ? ПОЧЕМУ ЖЕ? ПОЧЕМУ ЖЕ?!»
Казалось, Нина читает его мысли. Ее плечо прижалось к нему теснее. Понятия, взбунтовавшиеся звуки откатились куда-то вдаль. Сквозь пробитую ими брешь в туманной пелене, отгораживающей его от ТОГО мира, стали просачиваться знакомые голоса.
«Ага, вот это говорит Говоров, а это Кимка. О чем они?»
— Оставайтесь с ним. На работу сегодня можете не выходить.
— Да, мы с Ниной останемся здесь…
«О чем они? Почему не выходить на работу? А-а… Все потому же!..»
— Когда ее привезут-то?
«Кажется, Лена».
— В девять… Через два часа…
«Кимка…»
Тик-так!.. Тик-так!..
«Кто это бухает молотом по наковальне? Ходики…»
Тик-так!.. Тик-так!..
«Почему они так громко стучат? Это несут ее… Через два часа она будет здесь…»
Извне снова прорываются чьи-то возбужденные голоса, кто-то входит, опираясь на костыль.
— Где он? — спрашивает удивительно знакомый, удивительно нужный голос.
«Кто бы это мог быть?»
— Там,— отвечает Кимка,— загляни к нему, Сеня…
«Сеня? Какой такой Сеня?! Неужели Гамбург?! Но ведь он в море. И ведь ее нет. Значит, он должен быть здесь…»
Дверь приоткрылась. Санька осторожно повернулся, так осторожно, словно у него на голове стоял стакан с водой, и пошевелил губами, что означало: это ты?
— Я,— ответил долговязый и худой парень, с Сенькиным утиным носом и Сенькиными быстрыми глазами,— прямо из госпиталя.
— А что случилось-то? — машинально спрашивает Санька.
— Да вот, осколком зацепило икру.— Сенька кивнул на левую ногу в широченном клеше.— А «коробочку» мою гробануло…— Сенька смахнул с похудевших щек слезинки.— Из тридцати человек команды спаслись лишь двое — я и старший механик, и то… чудом. Взрывной волной отшвырнуло далеко от места гибели нашей «Америки»… Остальные вместе с «коробочкой» пошли на дно…
«А вымахал-то как! Наверное, на полголовы перерос нас с Кимкой. Значит, и вправду лазанье по вантам помогло!»
Сенька подошел к окну и присел на подоконник.
— А из госпиталя я сбежал досрочно,— пояснил он,— Сергей Николаевич помог, уговорил дежурного врача отпустить меня на все четыре стороны…— Сенька грустно улыбнулся.— И вот я тут…
— И я тоже здесь!.. Ты меня простишь? Ты меня не прогонишь? — зареванная Настенька ткнулась головой в его грудь.
Санька погладил светлые кудряшки. Не удивил его и ее приход. Только подумалось: «Почему ее волосы пахнут горьким миндалем?»
За дверью началось какое-то движение.
— Несут… Несут…— послышались приглушенные голоса. Санька рванулся к двери, закричав что было сил: «Мама! Мамочка!..» — Перед глазами завертелись синие, черные и красные круги.
Хоронили Марию Петровну все заводчане. Духовой оркестр играл траурные марши. Десятка три школьников несли венки. СИМ, Говоров, Бородин, Кимка и Сенька говорили трогательные слова перед красным, перевитым черными лентами гробом. Нина и Настенька не отходили от Саньки ни на шаг. После похорон Саньку забрали в больницу, в неврологическое отделение.
«Особый вид нервного потрясения»,— определили врачи. Ему отвели отдельную палату, с окнами в яблоневый сад. Лечили его экспериментально — секли ежедневно то горячей, то холодной водой, заставляли слушать спокойную музыку, давали снотворное. Стоило ему открыть глаза, как появлялся очередной посетитель — Кимка, Нина, Сенька, Лена, Зойка, Настенька, Говоров или Бородин. Частым гостем в палате был СИМ.
Заслуженный разведчик рассказывал Саньке о своей боевой молодости, об удивительных подвигах тех, кто с ним работал в тылу беляков. «Оказывается, разведка — тоже работа. Только более опасная, чем, скажем, токарная…»
Сенька поднимал свои излюбленные темы. Он так увлеченно рассказывал об Африке и Америке, что Саньке думалось, что друг его успел перевидеть весь мир, а не нахватался знаний из книг. Особенно ярко и вдохновенно рассказывал он об одной дочке капитана дальнего плавания, которая жила в Баку на улице Низами.