– Для меня это проблема научная – восстановить ей орацию, то есть речь, – объяснил он позднее чете Моленееров, каковые сидели, как истуканы, над тарелками с ржаным хлебом, слегка ошалелые и польщенные вниманием самого Питера Сивухи, человека большой учености. – Смею со всей ответственностью заявить, что под неустанным моим наблюдением она будет экспрессионировать – и даже кантабилировать – уже через несколько месяцев.
Питер Сивуха особенно подчеркнул, что не ждет никакой компенсации (то есть вознаграждения, если перевести многомудрые речи ученого мужа на простой разговорный язык) за свои труды. Помочь невинной душе – это само по себе награда. Так что Моленееры, пусть и с большой неохотой, отпустили дочь, и Белкулу буквально за руку увели к Знаниям. Кстати скажу, что рука уводящего была липкой от пота.
На протяжении полугода подвергалась Белкула суровым урокам (за исключением тех минут, когда ей удавалось сбежать на свидания с парнями), ибо учение не забава, но тяжкий труд. С поистине безграничным терпением Питер Сивуха тренировал ее голосовые связки; он прижимался губами к ее губам, стимулируя четкое произношение, и мял ее мягкую грудь в плане дыхательных упражнений. Но все его эксперименты закончились неудачей.
«Ее простая, бесхитростная душа не запятнана искушенностью, – отмечал Питер Сивуха в письме Эрудиту в Англию. – Она чиста и неиспорченна, и ей не знакомо томление амурное».
На Очищение Девы Марии [12] (или на праздник свечей, как его еще называют) он обручился с Белкулой.
В порыве внезапной поздней любви Питер Сивуха придумал особый язык жестов для своей будущей супруги. Как только Белкула научилась здороваться, извиняться и выражать опасение, а свежее ли масло подали к обеду, он пригласил людей, дабы продемонстрировать «ручной жестовый метод Сивухи». Но где пройдет это собрание? Где же еще, как не в доме Освольта ван Тошнилы, преуспевающего торговца, который ради престижа согласен нести расходы на гостеприимство. Итак, уважаемые господа и дамы проходят в зал, где вычурный фамильный герб (приобретенный буквально на днях) сразу же обращает на себя внимание.
Открывается боковая дверь, и Питер Сивуха, такой солидный в своей черной ученой мантии, представляет патронам свою будущую невесту. Это немного напоминает торги: все внимательно разглядывают Белкулу, чуть ли не заглядывают ей в рот, и восхищаются ее статью, мастью и крупом, ее лоснящейся гривой и здоровыми, крепкими зубами – все уже и забыли, по какому поводу их собрали. Белкула, довольная всеобщим вниманием, сияет в девственной парче.
– Благородственные господа, – говорит Питер Сивуха, – я буду переводить для вас на язык слов жестикулярный коллоквиум моей пациентки.
Поначалу все идет хорошо. Питер Сивуха задает Белкуле вопросы, справляется о ее здоровье, интересуется, как у нее настроение, и в ответ она месит и щиплет воздух. (Да-да, благородные господа, она меня понимает, и я понимаю ее.) Питер Сивуха хочет услышать от пациентки хвалебное слово в адрес своей методы. (Она говорит, что очень мне благодарна.) А как она оказалась здесь, перед этими благородными господами?
На этот вопрос Белкула отвечает весьма обстоятельно и подробно. С самого начала.
Когда до Питера Сивухи доходит, что именно он переводит, уже поздно идти на попятный, и не в его силах остановить поток слов, который так долго не мог найти выхода. Патроны внимают рассказу с отвисшими челюстями, Белкула же повествует о кабанихе, о своре гончих, о мельнице на пруду, о святой воде и о плясках на берегу реки. У нее очень хорошая память, и у людской молвы память не хуже. Питеру Сивухе, в котором стыд борется с чувством долга, а приличия и благопристойность – с похотью, ничего другого не остается, как только жениться, дабы бедняжка обрела доброе имя.
Собственно, к этому он и стремился.
Вечером накануне свадьбы наша Белкула сидит на кухне в родительском доме, и Фанни Моленеер наставляет дочь, но все эти рассказы об обязанностях жены не отбивают у дочки охоту к замужеству – в конце концов ее мать что-то не проявляет той смиренной покорности, которая, по ее же словам, пристала приличной замужней женщине.
И кто бы, вы думали, оборвал это древнее ритуальное действо под названием «мать выдает дочку замуж: последние наставления на кухне в родительском доме»? Не кто иной, как Мартин Болерхкс, крестный отец невесты. Лицо – все в поту, глаза налиты пивом, он отказывается от угощения и не хочет даже присесть. Он мнется, дрожит и качается, словно канатоходец на туго натянутой проволоке, который не может сдвинуться с места – ни вперед, ни назад. Слова поднимаются к горлу, как желчь, и изливаются наружу.