В эти дни погода выдалась редкая. Ни одного дождичка. Солнце шпарило с утра до вечера. На небе — ни облака. Днем даже бывало слишком жарко. Мы изнывали, без конца пили из бачка тепловатую, невкусную кипяченую воду, но жажду утолить не могли. Стоял полный штиль. Даже дуновения ветерка не ощущалось в порту. Только ночью становилось легче дышать. Мы двигались по палубе как сонные черепахи. Вялые, разморенные, потные… Ничего не хотелось делать. Скорей бы домой! Стоянка опротивела. Какое-то оцепенение охватило всех.
В субботу, в два часа, когда грузчики положили в трюм очередной тяжеловес, в кают-компанию вошел оберчекер[10] Вилли Финк. Отирая пот со лба, он предложил:
— Слушайте, моряки. Завтра воскресенье. Давайте я свезу вас на озеро под Штеттином. Покупаемся, позагораем. Я сынишку с собою возьму. Это недалеко. Кто хочет? Свободные от вахты, конечно.
Финк покосился на капитана. Мы охотно приняли предложение немца. Вилли мы знали давно, с тех пор, как он грузил наши суда в Гамбурге, и считали его своим другом. Предстояло хоть какое-нибудь развлечение! Разнообразие в нашей монотонной жизни. Поплаваем, покупаемся, посидим на травке, не будем видеть осточертевшие военные транспорты, слышать бесконечные марши.
Собралась компания человек шесть во главе с капитаном. Сговорились встретиться с Финком рано утром у портовых ворот, а оттуда уже на автобусе ехать за город.
Война
Ночь я спал плохо, проснулся в пять часов утра. Отдернул занавеску. Над портом висела сиреневая дымка. Солнце уже встало. Пока еще не чувствовалось жары, но день обещал быть отличным. Я высунул голову в иллюминатор. На причале около трапа стоял солдат с автоматом. Что за диво?! Раньше их никогда не ставили. Зачем он тут?
«А черт с ним. Поставили — значит, надо. Война..» — подумал я и принялся одеваться.
Все тело было влажным. Я сунул голову под струю умывальника. Стало немного легче. Мокрое полотенце принесло еще больше облегчения. Наверху топтался капитан. Тоже встал. Я кончал бриться, когда услышал его взволнованный голос:
— Скорее иди сюда и позови стармеха!
По интонации я понял — что-то случилось. Я забежал к нашему «деду», Георгию Александровичу Долженко, крикнул ему:
— Срочно к капитану! — и, прыгая через ступеньки трапа, ворвался в капитанскую каюту.
Иван Иванович растерянно стоял посреди каюты в шлепанцах, с одной намыленной щекой, в руках он держал бритвенную кисточку. Из большого приемника «Кёртинг» неслись какие-то истерические выкрики.
— Гитлер выступает. Война, братцы, вот что.
Капитан хорошо говорил по-немецки, но это сообщение звучало так ошеломляюще, что мы с «дедом» в один голос переспросили:
— Война с нами? Не может быть! Вы правильно поняли?
— Правильно. Раньше таких выражений он никогда не употреблял. Война. Давайте скорее. Вот документы, Георгий Александрович. Они не должны попасть в руки врага. Быстро сожги их в топке.
Капитан сунул «деду» конверт с документами. Тот прижал их к груди и бросился вниз.
Война! У меня это слово не укладывалось в голове. Мы часто слышали его, употребляли сами, читали в газетах и слышали по радио. Но оно было просто понятием, а теперь стало жизнью. Какая она — война? Что сейчас будет с нами? Что станется с Лидочкой, матерью, Ленинградом? Как они там? Капитан говорил, что немцы уже бомбили наши города…
— Война! — опять повторил капитан. — Этот чубатый маньяк грозится уничтожить Красную Армию в три месяца и навсегда покончить с коммунизмом. Вряд ли удастся…
Злобно подмигивал зеленый глазок приемника, из динамика все еще неслись выкрики фюрера… Но теперь это нас уже не интересовало. Роковое слово «война» произнесено.
Я все еще не мог прийти в себя. Разумом я понимал, что сейчас произошло, ко всем сердцем противился этому, на что-то надеялся, думал, что все еще может как-то измениться, или все-таки капитан плохо понял, не уловив в речи Гитлера основного…
— Быстро идем на «Хасан», — сказал капитан, — надо предупредить товарищей.
Мы перелезли через релинги и очутились у каюты стармеха «Хасана». Он уже вышел нам навстречу.